Лес за стеной
Шрифт:
— Однажды Раххан купила у иноземного торговца цветок…
— Орхидею. Она рассказывала.
— И когда до него дотронулась, то забилась в судорогах.
— Цветок был срезан. Раххан неосознанно попыталась вытянуть из него силу — инстинкт любой голодной ведьмы — и ощутила агонию умирающего растения. Какую-то крупицу силы она всё-таки получила, потому что в критический момент смогла воспользоваться своим даром.
«Голодной ведьмы?»
— Ты хочешь сказать, что она… что мы…
— Должны принять себя такими, какие есть.
— Но я
— Не ведьма? — Эсса горько усмехнулась.
— Конечно, я не ведьма! Что за ерунду ты несёшь!
— Нет, ты именно она. И я, и Раххан, и маленькая Диана.
«Ложь!»
— Не смей так говорить про мою дочь! Она хорошая, добрая. В ней нет ничего плохого!
— А с чего ты взяла, что быть ведьмой значит быть плохой?
«Она ещё спрашивает? Разве это не очевидно?»
— Я сломала ключ, потому что услышала, как Раххан назвала сущность, обитающую в лесу, тьмой. Тьма — это зло. И то, что вы собирались сделать…
Эсса посмотрела на меня с болью:
— Какое такое страшное преступление совершила Раххан, чтобы сидеть в тюрьме? Что дурного в жизни сделала ты? А твоя мать? Мы — тёмные колдуньи. Такова наша природа. Но тёмное не значит плохое. Мы просто другие. И нас боятся.
Неужели это правда? Неужели в тот день, когда, шокированная подслушанным разговором, я залезла в тайник и сломала ключ, то всё неверно поняла?
— Но вы… вы собирались… — виски ломило. — Вы хотели… Я не могла позволить вам это сделать…
Тогда, пять лет назад, я была беременна. Наши отношения с Равадом начинали налаживаться, и мне казалось, что я вот-вот ухвачу свою детскую мечту за хвост. А они, Раххан и Эсса, собирались нарушить привычное течение моей жизни. Перевернуть всё с ног на голову. Я думала, что защищаю семью, но чего добилась? Раххан сидела в тюрьме. Диана боялась собственного отца и даже дома не чувствовала себя в безопасности. А я… Я не была счастлива.
— Злая колдунья спасла жизнь твоему ребёнку. Спасла с помощью тёмных чар. Добрые слуги Сераписа бросили её за это в тюрьму.
Молчи, Эсса, молчи. Как мне жить с осознанием того, что я сделала? Тяжесть совершённой ошибки давила на плечи.
«Если бы можно было повернуть время вспять…»
Словно почувствовав моё состояние, дочка бросила куклы и обняла мои бёдра, такая солнечная в своём жёлтом платье.
Никогда я не смогу оплатить сестре этот долг, как никогда не искуплю свою вину перед ней.
Глава 30
Эсса уговорила Альба устроить нам с Раххан встречу. Следуя за охранником по тюремному коридору, я думала о том, что это будет наш с сестрой первый разговор за пять лет. И я не знала, что сказать. Мысли путались, словно вязальные нитки в клубке. Хотелось упасть перед Раххан на колени и молить о прощении. Хоть как-то заглушить это невыносимое чувство вины.
Пять минут — а казалось, целую вечность — мы шли по узкому коридору, и по обеим его сторонам тянулись решётки пустующих камер. Внутри — голые бетонные стены и деревянные лавки с прохудившимися матрасами. За символическими ширмами пожелтевшие унитазы с бачками без крышек.
С трудом передвигая ноги, я смотрела в спину провожающему меня тюремщику и мысленно поторапливала: «Скорее!» Звуки шагов обгоняли нас, подхваченные эхом, и в тишине казались оглушительными. Громче был только стук моего сердца.
Наконец страж остановился. Железная решётка, делившая коридор на зоны, открылась с пронзительным скрипом. В кармашке за ней было три камеры.
Тихо гудела люминесцентная лампа, разбрызгивая зеленоватый свет. Таким он казался из-за оливковой краски, который были покрыты стены. Пахло испорченным сыром.
Я думала, что, увидев сестру, брошусь к ней, рассыпавшись в извинениях, но онемела, приросла к полу. Вопреки ожиданиям, охранник не уходил — топтался за моей спиной, усиливая чувство неловкости. Его присутствие раздражало. Неужели нельзя оставить нас наедине?! Хотя бы на минуту!
Вздохнув, я заставила себя подойти к решётке. Сначала показалось, что сестра спит: она лежала на полке, вмурованной в стену, но, когда я приблизилась, открыла глаза. Взгляд был мутный, бессмысленный. Ей что-то кололи — препараты, превращающие человека в овощ.
Слёзы хлынули, словно прорвало плотину. Я обнаружила себя на коленях, что-то бессвязно шепчущей. Зрение затуманилось. Во рту было солоно. Я не понимала, что говорю. Не слышала себя за шумом крови в висках.
«Как они могли сотворить с ней такое? Поднять рука на женщину, спасшую жизнь ребёнку? Мучить невинного человека… За что?»
Я смотрела на Раххан, в её бледное, осунувшееся лицо, и последние иллюзии таяли. Вера в справедливый мир — мир, где каждый получает то, что заслуживает, окончательно рухнула.
Эсса оказалась права: они — чудовища.
Взгляд Раххан прояснился. Губы разомкнулись, сухие, потерявшие цвет. Протянув руку между железными прутьями, она погладила меня по мокрой щеке.
— Прости, — прохрипела Раххан.
За что она извинялась? Это я — я! — должна была молить о прощении!
Сестра улыбнулась потрескавшимися губами и, обессиленная, закрыла глаза. Чтобы различать её прерывистый шепот, приходилось вжиматься лицом в решётку камеры.
— Я ошибалась, — скрипела Раххан. — Мне стыдно…
За что? За что ей могло быть стыдно? Это не она — я всё испортила, уничтожила единственный шанс на спасение, на лучшую жизнь. Подвела Раххан, Эссу. Всех. И Диану. Мою дочь тоже.
— Я ошибалась, — каждое слово давалось сестре c трудом, но она говорила, превозмогая усталость и боль, хрипела, когда голос подводил, кашляла, собиралась с силами и продолжала, словно не было ничего важнее, чем донести свою мысль: — Мне стыдно… за то… что…когда-то я… называла их рабынями… овцами. Они… лучше… чем я о них думала. Узнала их… в школе… на нашем кружке… Они… помогают… друг другу… Гэрха… испачкала кровью… твою простыню… Ирима…защитила Тару. Аггра…