Лес за стеной
Шрифт:
И у меня по-прежнему не было ключей от ворот, запирающих лес. И по-прежнему я не знала, смогу ли заставить кружку повиснуть в воздухе. Но ради Раххан, ради дочери я должна была научиться управлять своими способностями.
Сначала я услышала крики — нечто, напоминающее вой ветра в трубах, — а завернув за угол, увидела скандирующую толпу. Женщины, возмущённые смертью Раххан, их подруги, невинного человека, спасшего жизнь ребёнку, не побоялись отцов, мужей, собрались у моего дома и перегородили дорогу, выкрикивая придуманные на ходу лозунги. Я видела перекошенное от ярости лицо Тары, её беременный живот, натянувший красное платье. Плачущая Ирима снова
Когда мужчины приблизились, сбитые с толка, ещё не решающиеся применить силу, толпа женщин расступилась, и мне навстречу выбежала растрёпанная бледная Эсса:
— Они убили Диану! — закричала она.
«Что? Какую Диану?»
Перед внутренним взором пронеслась вереница лиц. Почему-то я подумала, что невестка говорит об одной из девушек, посещавших собрания в бывшем бальном зале на улице Гнева. Неужели их план раскрыли и виновных покарали, как мою сестру? Или ещё кто-то невольно выдал свои способности и поплатился жизнью?
Довольно. Так не может продолжаться. Я положу этому конец. Клянусь, больше смертей не будет. Не будет публичных казней и порок. Ветер не зазвенит цепями, свисающими с позорного столба. Камни на площади не окропятся кровью. И рука, поднявшаяся на женщину, на любую из нас, будет сломана!
— Магграх!
Эсса плакала. Слёзы текли и текли по осунувшемуся лицу, и белки глаз краснели, наливаясь кровью. Не глаза — влажные щели между опухшими веками. Рот кривился. Рыдая, она заламывала руки и смотрела на меня. А мой брат, застыв, не отрывал взгляда от асфальта под своими ногами. Стоял, сгорбившись и опустив голову.
— Они убили Диану!
Я не знала ни одной девушки с таким именем. Ни одной девушки, только…
— Они… — прохрипела Эсса с надрывом.
Нет. Замолчи.
Сердце пропустило удар. Холод закрался в рёбра, заскользил по позвоночнику.
— Сказали, что…
Я замотала головой.
— Сказали, что… — её голос хрипел и тонул в рыданиях, — что Раххан не должна была…
Я не хочу слышать.
— …не должна была её спасать…
Я не хочу этого знать.
— Сказали: её направляла Заур, и они…
Нет. Прекрати.
— …исполняли волю Сераписа!..
Волю…
— Довели дело до конца, — Эсса закрыла лицо руками. — Задушили… задушили… её подушкой.
Задушили…
— Твой отец и муж.
Равад? Он…
— Диану! Нашу Диану! Твою Диану!
Мою Диану.
Мир пошатнулся, треснул и поплыл.
О чём ты говоришь, Эсса? Что за дурная шутка? Так не бывает. Нет, нет, такого не может быть. Я пройду триста метров до своего дома, поднимусь на третий этаж, открою дверь, и она будет там. Улыбнётся и бросится мне на шею. Обнимет своими крохотными тёплыми ручками.
Эсса тряслась.
— Они убили её!
Ложь.
Ты ошибаешься.
Это неправда.
Я посмотрела на Альба. На опущенную голову и сжатые кулаки. Посмотрела в уродливое испуганное лицо своего мужа.
— Где Диана, Равад? Где моя дочь?
Ответа не было.
Моя Диана.
Она дома. Играет в детской с любимыми куклами. Каштановые волосы заплетены в косички. Плюшевый бык, тот, которого я пять лет назад вытащила из мусорного ведра, звенит колокольчиками на шее: дочка угощает его воображаемым чаем из игрушечного сервиза.
Моя Диана…
Грудь
Эсса рыдала, всхлипывала и царапала свои щёки, а я смотрела на неё и не слышала.
Я бросилась в толпу, и толпа расступилась передо мной. Навстречу шла женщина — тёмное расплывающееся пятно. Но что, что у неё в руках? Это…
Жёлтое платьице. Маленькие ножки в белых колготках, аккуратно заштопанных под лодыжкой. Я знаю. Я зашивала их утром перед тем, как надеть Диане. А эти красные туфельки всего несколько часов назад помогала застёгивать. Они, эти туфельки, слишком яркие, неуместные в окружающей серости, приковали мой взгляд. Ноги в таких туфельках должны бегать, а не безвольно болтаться в воздухе, удерживаемые чужой рукой.
Задушили.
Я смотрела на туфли, потому что была не в силах перевести взгляд на восковое лицо, спрятанное на груди посторонней женщины. Лицо, знакомое до последней чёрточки. Любимое лицо. Мёртвое.
Моя дочь.
Родной отец или дед, кто-то из них, прижал подушку к её лицу, вдавил, перекрыв дыхание. Она погибала в агонии, моя добрая, солнечная малышка, задыхалась, приглушенно кричала, молотила по кровати руками и ногами, не понимая, что происходит, почему те, кого она любит, кому доверяет, делают больно.
Её страх. Её боль.
Она не могла молить о помощи, не могла позвать меня, потому что меня не было рядом. Её крик был не слышен, но она звала меня. Должна была звать. Меня, свою маму. Единственную, кто мог уберечь, кто должен был защитить, кто…
Кого не было рядом.
Диана, я хочу обнять тебя. Я хочу почувствовать твоё тепло. Отдайте мне её, отдайте! Я обниму тебя, и всё будет хорошо, нас больше никто не обидит. Вот твой бычок: он тёплый и пахнет воображаемым чаем.
Слишком поздно. Моя Диана…
Когда я оторвала взгляд от жёлтого платьица, когда взглянула в посиневшее лицо дочери, тогда лёд наконец достиг моего мозга.
Её больше нет.
И я закричала.
Я рухнула на колени, прижимая к груди тело убитой дочери. Не было слов, которые я могла бы сказать, слёз, которые могла бы выплакать, способов излить свою боль. Этот звук, этот дикий вой рождён моим горлом? Что это за оглушительные треск и звон резонируют с моим криком? Я рыдала, выла, и словно рябь бежала по оконным стёклам небоскрёбов, возвышающихся над толпой. Не было нужды оборачиваться, чтобы понять: стена, запирающая лес, пала. Подчиняясь моей ярости, ветви деревьев стремительно разрастались и выбивали кирпичный забор, корни сминали металлические засовы. Земля сотрясалась, и по асфальту, сковавшему её, во все стороны расходились трещины. Наружу из разломов вырывались гибкие толстые стебли и лианами оплетали дома, карабкались до самых крыш, подбрасывали в воздух стоящие на тротуарах машины, гнули фонарные столбы. Нарастающий гул, идущий сквозь моё тело, иссушал, но приносил облегчение. Я чувствовала, как вваливаются щёки, как высыхает кожа, натягиваясь на скулы. И как Она, невидимая, безымянная, милосердная, забирает боль. И шепчет беззвучным голосом в глубине сознания, обещая: «Диана будет жить. Не здесь. В другом, лучшем мире».