Лес за стеной
Шрифт:
Возможно, если бы он меньше кричал на меня во время третьей беременности…
— У Гилена уже три сына!
Я хотела уйти. Мы были на четвёртом этаже, и мне хотелось уйти прямо в окно. Ударит ли он меня, если я сейчас заткну уши? Бедная Диана.
— Ты ешь продукты, купленные на мои деньги. Живёшь в моём доме. Носишь одежду, за которую заплатил я. Но не приносишь никакой пользы.
«Я родила тебе дочь. Я готовлю тебе завтраки, обеды и ужины. В одиночестве убираю десять этажей. С утра до вечера ползаю с тряпкой из комнаты в комнату, но ты всё равно находишь к чему придраться».
— Зачем я только на тебе женился?
Я смотрела на своего мужа и недоумевала, как когда-то могла находить его красивым. Он был безобразен. Рот как у мороженой рыбы. Глаза — грязные лужи. На лице — злость и брезгливость.
Наконец Равад вышел из кухни, и я осела на пол, сжимая в кулаке остатки разбитого яйца.
«Я больше не могу. Не могу так жить. Не могу».
Мягкие ручки обняли меня за шею. Диана положила голову на моё плечо.
— Мамочка, я тебя люблю.
«Соберись. Не рыдай при ребёнке».
— Всё хорошо, милая. Всё хорошо, — я вытирала слёзы, но они собирались на глазах, стекали к уголкам губ. Я чувствовала их солёный вкус. Теперь я понимала Раххан, которая обожгла лицо утюгом, лишь бы не выходить замуж за того, кто наверняка стал бы над ней измываться.
Диана остановилась передо мной, прижала тёплые ладошки к щекам.
— Мамочка, не плачь, ты хорошая. Ты очень-очень хорошая.
Глава 27
Я развесила на спинке стула жёлтое платье дочери. В Ахароне яркие цвета, кроме традиционного красного, имели право носить только дети, и я отводила душу, заказывая Диане наряды из свободных стран. На дочь Равад давал деньги неохотно, и я искала способы сэкономить, часто отказывая себе в необходимом, зато в гардеробной моей малышки висели платья каких угодно оттенков: салатовые, бирюзовые, персиковые, розовые. По правде говоря, это красочное изобилие больше радовало меня, чем Диану. Мне нравилось любоваться ею, и других детей — детей от Равада — я не хотела.
Перед сном я окуривала детскую, отгоняя злых духов. Делала это по привычке, а не из суеверного страха перед нечистой силой, в которую теперь не верила. Единственное зло в этом доме скрипело пружинами матраса этажом ниже, дожидаясь меня в супружеской спальне. Никакими ароматическими палочками его было не изгнать.
— Спой мне про дорогу, — попросила Диана, кутаясь в тонкое покрывало из хлопка.
Звуки, издаваемые моим горлом, пением могла назвать только она. Я неумело растягивала гласные и редко попадала в ноты. Вот у Раххан голос был — низкий, грудной, под стать её драматической внешности. Убирая, сестра иногда забывалась и начинала мурлыкать под нос мелодию, которой нас научила мама.
Как бы сильно я ни фальшивила, Диана слушала меня, затаив дыхание, и я пела. Про дорогу, серой лентой бегущую к облакам, зажатую высокими бетонными стенами, что закрывали поля вдоль обочин. В маминой песне этих стен не было, но я боялась будить в детском разуме столь опасные фантазии. В конце концов, мы жили в мире, где зелёный цвет можно было увидеть только на детских платьях.
Глаза Дианы медленно закрывались, потом распахивались и начинали закрываться опять. Заканчивая второй куплет, я подняла голову — и подавилась воздухом: под потолком над кроватью порхали бабочки. Призрачные крылышки переливались всеми оттенками синего: от небесного до сапфирового. Тонкие, похожие на булавки усики трепетали.
«О Всесильный…»
— Прекрати! — я схватила Диану за плечи и затрясла её, сонную, изо всех сил. — Прекрати немедленно! Никогда! Никогда так не делай!
Бабочки исчезли. Дочка смотрела испуганно, и я прижала её к груди, ругая себя за срыв. В отличие от Равада, я никогда не повышала на Диану голос. Хотя бы со мной она должна чувствовать себя в безопасности.
— Прости, прости, — зашептала я в тёмную макушку. — Ты не виновата, но… То, что ты делаешь… бабочки… это плохо. Тебя могут… наказать.
— Тётя Эсса так делает, — Диана отстранилась и завернулась в одеяло. Спряталась в нём, как в коконе. От меня. Своей матери. Видеть это было настолько больно, что я не сразу обратила внимание на её слова.
Эсса? Колдует? И учит всяким опасным глупостям мою дочь!
— Ты больше не будешь с ней общаться!
Хотела бы я, чтобы во мне говорил только страх за Диану, но под толстым слоем возмущения и обоснованного испуга скрывалась в том числе и зависть — чувство, которое я не ожидала в себе обнаружить.
Крепче завернувшись в одеяльный кокон, малышка заплакала, и при виде этих горьких слёз я поняла, что не смогу отнять у неё единственного друга: не так много она знает людей, которые относятся к ней хорошо.
— Тётя Эсса больше ничего не умеет, — захныкала дочка. — Только создавать бабочек. Она говорит, что у нас отобрали чудеса. Однажды в сказку пришли чудовища, украли чудеса и спрятали, а фей превратили в своих служанок.
«Эсса! Что ты творишь?!»
— Она говорит, что чудовища завидовали феям. И боялись их. И хотели быть сильнее.
— Это просто сказка, — прошептала я дрогнувшим голосом. — Просто сказка…
— Я тоже так думаю, — Диана зевнула. — Тётя Эсса считает, что феи не могут делать чудеса, потому что голодные…
«Что?»
— Но у нас она пила чай с пирогом и всё равно не смогла заставить моего быка летать.
У меня затряслись руки.
«Я убью её! Убью! Чего она добивается? Своих детей не имеет, хочет чтобы и я…»
— Но ты не волнуйся, мамочка, — Диана положила ладошку под голову. — Я знаю, что никому нельзя рассказывать о своём даре. Особенно чудовищам. Тётя Эсса запретила. Но тебе ведь можно? Ты ведь тоже фея?
Всхлипнув, я закрыла лицо руками.
Уложив Диану, я спустилась на кухню, чтобы успокоиться и выпить воды. После услышанного меня ещё потряхивало. Не знаю, как я сдержалась и не кинулась звонить Эссе, крича и запрещая приближаться к моему ребёнку. Завтра у нас намечался серьёзный разговор: неужели она не понимает, что, затрагивая такие темы, подвергает Диану опасности?!
Дочка — единственный лучик света в моей безрадостной жизни. Последнее утешение. Всё, что у меня осталось. Я не позволю ей навредить!