Лесная крепость
Шрифт:
– Ешь, пока живот свеж!
Конь благодарно захрумкал германским концентратом, словно бы специально привезённым для него из фатерлянда. Кузьма отцепил второго битюга, подогнал его к первому и также навесил на голову мешок, крепящийся на брезентовых ремешках.
– Подправь себе пузо!
Битюгу, который был запряжён в пулемётные сани, дал какую-то коричневую травянистую плитку, найдённую под сиденьем возницы, видать, это было лакомство, раз конь с удовольствием захрумкал плиткой, только коричневые брызги полетели во все стороны из-под губ. Кузьма не сдержался и сунул коню вторую лакомую плитку.
– Трескай, друг!
Битюг довольно мотнул головой. Был он сильный, смирный, большой. Старшина залез в сани, раскрыл одну из железных коробок – внутри была аккуратно сложена новенькая пулемётная лента, не имеющая ни одной царапины, плотно набитая такими же новенькими патронами, – вытащил хвост ленты и вставил её в приёмник пулемёта.
– А ты, я смотрю, с немецким оружием обращаешься, как со своим, – уважительно произнёс Кузьма.
– Было дело, – недобро усмехнувшись, сказал старшина, – и время познакомиться было. Так что у меня перед фрицами кое-какой должок остался. Теперь пришла пора рассчитаться. – Он громко хлопнул тяжёлой крышкой патроноприёмника. – Поехали, Кузьма!
– Поехали, – покладисто сказал Кузьма и тронул вожжи. – Но! – Но битюг даже ухом не повёл в сторону своего благодетеля, угощавшего его прессованным лакомством, не говоря уже о том, чтобы стронуться с места хотя бы на сантиметр. – Но! – Реакции на команду никакой. – Вот что значит фрицева скотина, всю жизнь провела в Германии и по-русски ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
– Это вполне естественно, Кузьма. У нас в Средней Азии лошади тоже не понимают русских команд…
– Откуда знаешь?
– Бывал там.
Кузьма хлестнул битюга вожжами. По гнедой шкуре побежала волнистая дрожь, битюг протестующее дёрнул головой, тем дело и закончилось.
– Во характер! – осуждающе произнёс Кузьма. – Как у Гитлера. Настоящий Гитлер.
Старшина поддал сзади шапку, сбивая её на нос.
– Если нам, Кузьма, повезёт и мы доберёмся до своих и коней сумеем сохранить, то упрямца этого так и назовём – Гитлер.
Кузьма протестующе покачал головой.
– Нет, старшина. Зачем же так обижать скотину? – Держась одной рукой за оглоблю, он потянулся и погладил второй рукой битюга по лоснящейся заднице. – Всякая животина, даже имеющая характер Гитлера, ласку любит, и этот конь – тоже… Давай, дружок, двинулись, не капризничай…
И конь послушался человека, покорно зашагал по перемолотому многими ногами снеговому месиву, потянул за собой сани с пулемётом. Кузьма торжествовал:
– Вот видишь!
Стрельба впереди усилилась, схватка там шла серьёзная, скулы у старшины сделались белыми, отвердели, глаза стали светлыми от нетерпения.
– Счас мы им покажем, пока-ажем… – угрожающе забормотал он.
Мешанина снеговая, по которой прошли каратели, казалось, конца-края не имела, была бесконечной, старшина, идя впереди повозки, нервно взмахивал руками, словно бы хотел за что-то зацепиться, и всё-таки конец этой вязкой мешанине наступил – они вышли на небольшую площадку, за которой тянулась редкая полоска деревьев, а за деревьями находилось чистое, обдутое ветрами место, где сейчас шёл бой.
– Давай, Кузьма, давай… – Старшина сделал нетерпеливое гребковое движение, тяня и напарника и битюга за собой, он уже налился азартом, яростью, и ему не терпелось как можно быстрее очутиться в самой схватке.
Бойко отметил невольно – слишком много боли и зла причинили этому человеку немцы: клокочет в нём всё от кипения, всё норовит быстрее нарваться на пулю.
– Разворачивай, друг, – прокричал старшина напарнику, – живее, живее! Устанавливаем пулемёт на боевую позицию.
Хоть и был битюг неповоротлив и даже неуклюж, а Кузьма лаской, уговором быстро справился с ним, натянул вожжи, чтобы тяжёлый конь не дёргался. Старшина прыгнул за пулемёт, поправил ленту, плоской змеёй уползающую в патроноприёмник, провёл вхолостую стволом по эсэсовской цепи, лежавшей неподалёку в снегу и хорошо видной отсюда, потом провёл ещё раз и, когда цепь зашевелилась и поднялась, чтобы совершить бросок вперёд, дал по ней длинную прицельную очередь.
С саней было хорошо видно, как идёт строчка пуль, как она взбивает белые снежные фонтанчики, рубит людей, как из сугробов вылетают длинные синие искры – это пули втыкались под снегом во что-то твёрдое, в камни и мёрзлую землю, картина, как в нехорошем кино, по ту сторону реальности, будто всё происходило не здесь и с другими людьми…
Старшина жал и жал на гашетку, лента выползала из ящика, устремлялась вверх, извивалась ломко, дёргалась, пули кромсали землю и людей, стрелял Иванов до тех пор, пока в ленте не кончились патроны.
А Кузьма, опытный солдат, уже открыл второй ящик и держал наготове ещё одну ленту – осталось только заправить её в патороноприёмник и вновь нажать на спусковую собачку. С этим старшина справился быстро и опять открыл стрельбу.
Нападение с тыла ошеломило немцев, этого они не ожидали, послышались крики – оберштурмфюрер пробовал перестроить свою команду, часть людей бросить в реденький лесок, находящийся за спиной, но в это время огонь усилил Чердынцев, и Клёст заметался – он очутился в щекотливом положении, между двумя огнями. Надо было срочно принимать решение – либо подниматься в атаку и сметать партизан на лёд реки, как и планировалось, либо откатываться назад, убирать помеху за спиной, а потом снова идти на штурм партизанского окопа.
Клёст находился в растерянности.
Пулемёт, работавший в редком леске, умолк, Клёст воспрянул духом, засуетился, но это продолжалось недолго – пулемёт вновь залаял по-собачьи резко, оглушающе, вдавил эсэсовскую цепь в снег, вместе с нею и полевую команду, несколько человек поползли вперёд, к длинному партизанскому окопу, и Клёст принял решение атаковать.
Надо было быстро, в несколько прыжков, добраться до окопов и перестрелять находившихся там людей. Клёст призывно махнул рукой, поднимая своих подчинённых, стремительно вскочил, на бегу подхватил автомат, валявшийся рядом с убитым немцем, оттянул рукоятку затвора и открыл стрельбу. Десятка три эсэсовцев поднялись вслед за оберштурмфюрером.
Это была отчаянная атака, но Клёст считал, что она обязательно увенчается успехом – как минимум половина атакующих должна добраться до окопа… Они и сделают своё дело, уничтожат русских. Остальные погибнут. Ну что ж, погибнуть во имя фюрера – благое дело!
Земля тряслась под Клёстом, подпрыгивала, она сделалась какой-то неровной, уязвимой, пули свистели у него над ухом, одна зацепила козырёк меховой французской фуражки и едва не лишила оберштурмфюрера головного убора – козырёк превратился в сплошную рваную дыру, но ремешок, который Клёст протянул под подбородком, не дал фуражке свалиться под ноги.