Лесной фронт. Благими намерениями...
Шрифт:
— Что с ними делать? — спросил Антон, хотя по его глазам было видно, что в ответе он не сомневается.
Я посмотрел на полицаев, потом на своих бойцов. Генрих, Филипп, Алик и Семен дрожали от злости. Вот и еще одна проверка, которую выдержал Зельц, подумал я. Хотя и мелочь, но отношение к полицаям у него совсем не теплое. Кстати, новичкам переодеться бы… Вон, совсем в лохмотьях. Полицаев, конечно, в расход. А одежду пусть возьмут те, кому она подойдет. Но сначала надо этих полицаев расспросить — за этим же и останавливали.
— Поспрашиваем немного, — ответил я, — а потом посмотрим.
Я подошел и присел рядом с лежащими полицаями. Тот, который лежал в телеге, смотрел на меня безразличными глазами. От него сильно несло перегаром — точно бухал вчера. Потому и винтовка в руках так дрожала. Зато
— Ничего вам не скажу! — прошипел он.
— Скажешь, — со всей возможной уверенностью возразил я, взял его за волосы и поднял голову так, чтобы полицай видел Генриха, Филиппа, Алика и Семена. — Видишь этих четверых? О том, что прошлой ночью лесопилку сожгли, слышал? Так вот их мы из сарая на той лесопилке, где над ними ваши товарищи издевались, вытащили. Как думаешь, что они с вами сделают?
Полицай промолчал. Зато другой тут же принялся умолять не отдавать его Генриху с компанией и обещал рассказать все, что знает. Дальше разговор пошел как по рельсам. Мы узнали, что они выехали в Коросятин для участия в поисках бандитов, которые сожгли лесопилку, а в Сенном остались только староста и еще два полицая. В Коросятине силами полиции собирался отряд для прочесывания окрестных лесов. Правда, направление и глубину прочесывания наши пленные не знали — точную задачу им должны были поставить на месте. На хуторах севернее Сенного ни немцев, ни полицаев не было, а восточнее — в Пустомолах, — было полтора десятка. Зато в Тучине обосновалась целая рота немцев, которую разместили там после того, как сгорел мост через Горынь. Вот это уже очень приятная новость. Я расспросил о поджоге моста поподробнее — тем, кто организовал диверсию, удалось скрыться. Значит, Селиванов и еще трое бойцов живы! Настроение тут же поднялось. Я стал спрашивать о мосте возле Дроздова — оказалось, и там все прошло как по маслу. Восемь человек! Восемь человек из нашей старой группы выжили! А если считать нас с Антоном — получается уже десять. Может, и из тех, с кем я взрывал шоссейный мост, кто-то выжил! Только где они все? Пошли догонять отряд или, как мы, где-то здесь по лесам прячутся? Ладно, живы — и хорошо. Очень хорошо! Положившись на удачу, я задал вопрос о шоссейном мосте возле Гощи. Но, кроме того, что после взрыва моста всю окрестную полицию подняли на уши и заставили прочесать в поисках бандитов чуть ли не каждую щель, я ничего не узнал. Хотя, если немцы так обеспокоились, возможно, кто-то ушел. Столько хороших новостей… Может, не расстреливать их? — думал я после допроса. Но тут же отогнал от себя эту мысль. А что с ними делать? Не отпускать же!
— Раздеть и расстрелять, — приказал я, поднявшись. — Генрих, посмотри, кому из вас подойдет одежда, и пусть те переоденутся.
Оставив приговоренных на попечении остальных, я отошел в сторону и принялся изучать документы. Пропуска… Аусвайсы… Этих полицаев, оказывается, зовут Савелий Дрыгайло и Михаил Зенькин. Большое спасибо немцам за то, что документы были написаны на двух языках. Под каждой надписью на немецком шла дублирующая надпись на русском. Иначе без помощи Генриха я понял бы мало. Еще я обратил внимание, что никаких фотографий на документах не было. Только на аусвайсах было какое-то смешное описание внешности, вроде роста, цвета глаз и прочего. Очень-очень интересно. Фактически эти документы мог использовать любой мало-мальски подходящий под описание внешности в аусвайсе. Да это же просто подарок какой-то! А еще повязки, которых у нас имеется даже с запасом… Обязательно используем!
Сзади раздались два выстрела. Я повернулся и пошел к своим бойцам. Генрих как раз что-то втолковывал Алику, протягивая ему одежду одного из полицаев. Этот дурак что, не хочет надевать вещи полицая? Но моей помощи в убеждении Алика не понадобилось. Тот взял одежду еще до того, как я успел подойти. Поэтому я оставил инцидент без комментариев.
— Затащите этих, — я указал на трупы, — в лес. Вечером наведаемся в Сенное. Думаю, грех упускать такой случай, когда там остались только трое предателей. Телегу берем с собой.
Село оказалось немаленькое. Полсотни дворов, небольшая деревянная церквушка… Слышится лай собак, а ветер доносит запах дыма и какой-то снеди, готовящейся на ужин. Просто идиллия. Если бы не война. И если бы я наблюдал за всем этим не лежа на мокрой земле в кустах на опушке леса, а, например, выходя из этого леса с ведром свежесобранных грибов. И если бы я не пришел сюда с намерением кое-кого убить. Уже начинало темнеть. Я зябко поежился, стряхивая пробежавших по коже мурашек, и вернулся к наблюдению. Впереди лежал луг, который метрах в трехстах от леса пересекала разбитая колесами и дождями дорога, а за ней уже начинались огороды и первые дома — окраина Сенного.
— Ян, кто здесь староста, знаешь? — спросил я лежащего рядом товарища, который, так же как и я, вглядывался в вечерний сельский пейзаж.
Тот молча покачал головой. Понятно. Значит, разведке придется все выяснять с нуля.
— Ладно. Давай назад.
Мы отползли в лес и, укрывшись за деревьями, поднялись. Остальные ждали нас возле телеги, в сотне метров от того места, с которого мы с Яном наблюдали за селом. Вопросительные взгляды, особенно со стороны новеньких, чуть не прожгли во мне дыру, пока мы приближались к отряду.
— Ну что, командир? — Антон сидел под деревом и, положив на колени пулемет, все не сводил глаз с Генриха. Все еще не доверяет. Прямо гансофобия какая-то… Хотя, если подумать, такой фобией сейчас, наверное, страдает большая часть страны. Но в моем отряде этому явлению делать нечего — надо будет разобраться, и чем скорее — тем лучше.
— Казик, — вместо ответа, я поманил к себе самого молодого бойца отряда, — иди смотри за селом. Когда стемнеет и там все успокоится — скажешь.
Пацан бесшумной тенью исчез в том направлении, откуда мы с Яном только что пришли.
— Село большое, — начал я подводить итоги осмотра. — Сейчас там вроде все спокойно. До крайних домов идти по открытой местности не меньше полукилометра. Где староста — неизвестно. Надо будет это выяснить перед тем, как войдем в село. Предложения есть?
— В окна, может, поглядеть… — неуверенно сказал Филипп.
— Там домов пятьдесят, — покачал я головой. — Всю ночь заглядывать будем. Еще и заметить кто-то может.
— Надо найти самый богатый дом, — выдвинул новое предложение Генрих. — У нас в Гоще старостой как раз самый зажиточный стал.
— Не факт, — отмел я и эту идею. — Нам надо точно знать.
— Надо было тех полицаев спросить! — тихо произнес Антон.
— Надо было, — согласился я. — Только теперь уже поздно. Еще какие соображения?
— Так давайте кого-то из местных спросим, — подал голос Генрих. — Постучим в окно и спросим.
— Не откроют, — возразил Антон.
— И на глаза нам никому попадаться не надо… — задумчиво протянул я. — Хотя… Ян, сколько у нас полицейских повязок?
Мы нагло, в открытую, вошли в Сенное по дороге. Белые повязки чуть ли не светились в темноте на наших рукавах. Шли, не скрываясь, перешучиваясь и громко смеясь. А зачем скрываться шестерым полицаям — представителям власти на оккупированной территории? Шестерым — потому что Семен, Филипп и Антон в это время крались огородами, подстраховывая нас на всякий случай. С нами они не смогли пойти по той простой причине, что одежда их, мягко говоря, не соответствовала образу. Антон ходил в пусть потрепанной, но полной форме бойца РККА, и заменить ее было нечем. В принципе, возможно, и были полицаи из согласившихся сотрудничать военнопленных, но я решил все же не рисковать. А кроме того, не знал, насколько вписывается в образ и его вооружение — пулеметов у полицаев я еще не видел. Семен и Филипп тоже не смогли присоединиться к нашему маскараду из-за одежды. Представить себе полицая в таком, как у них, рванье было еще сложнее, чем в красноармейской форме. Самому мне тоже пришлось немного поработать над внешним видом. Сапоги и штаны я решил оставить, но немецкую куртку пришлось засунуть поглубже в приватизированный мной по праву командира немецкий ранец, который я также отдал Антону. Вряд ли немцы делятся со своими прислужниками обмундированием. Нет, насколько я знаю, полицаям положена была униформа черного цвета, но это ведь не «фельдграу». Так что такую куртку я мог получить, только сняв ее с трупа. А это — чревато. Кроме куртки, пришлось избавиться также от некоторого другого снаряжения. В общем, шел я, поеживаясь от холода, в одной рубахе.