Лесси

Найт Эрик

Там было свое место для всего. Место, куда Роули клал бритву. Место для умывального таза. И маленькая жердочка для полотенца.

Утром Роули складывал койку, завтракал, убирал посуду. Потом запрягал Бесс, пристраивал торбу с овсом под кузовом и взбирался наконец на козлы.

— Но, Бесс! Трогай! — прикрикнет он.

Выбравшись на дорогу, Роули на ходу соскочит с повозки и зашагает рядом: Бесс и без его добавочного веса должна тащить немалую кладь. А он любит ходить пешком, когда погода не слишком плохая.

Сегодня как раз погода хорошая. Роули шагает в еще стелющемся по земле утреннем тумане и звонко распевает:

Отец, могилу глубже вырой,А на плите голубку вырежь,Чтоб каждый знал: любовь тая,Сошла в могилу дочь твоя.

Песня печальная, но для Роули это безразлично. Он поет всегда без разбору, что придется. Просто в его одинокой жизни собственный голос только и может составить ему компанию от города до города. У него нет для компании никого, кроме Бесс, его лошадки, и Тутс. А Тутс — о, она человек, как выражается Роули. Сейчас она сидит на козлах — маленькая белая собачка, не то пудель, не то фокстерьер, или, может, шпиц, или скайтерьер; а вернее сказать — все вместе.

Тутс пользуется известностью чуть ли не наравне с самим Роули. Она умеет стоять на задних лапах на перевернутом горшке, раскачивая на носу другой, поменьше. Она умеет вскакивать на деревянный шар и, балансируя на нем, катить его вперед. Она умеет подбирать с земли монетки и подносить их Роули. Она умеет прыгать через обручи.

Всякий раз, как Роули приезжает в хорошую деревню, он там дает представление с Тутс — не ради денег, как какой-нибудь странствующий комедиант, — нет, просто потому, что его радуют смех и радость детей, собравшихся вокруг.

От города до города Тутс гордо сидит на козлах, как сидит она сейчас, глядя на дорогу, пока Роули рассказывает своей песней печальную повесть о несчастной деревенской девушке.

Он не думает о словах песни. Мысли его, как всегда, обращены к окружающему миру. Странствуя и живя всегда под открытым небом, Роули знает о своем мире очень много. Он знает, где гнездятся сороки и когда прилетают и отлетают ласточки. И ни один охотник не приметит так зорко проскользнувшее рыжее пятно — лисицу!

Так я в это утро его слух и зрение были насторожены. Он окинул глазами поле, и песня его оборвалась. Он на ходу вскочил на свою повозку, на ступеньку возле оглобель. Так он и ехал дальше, прижавшись всем телом к кузову. Ехал и наблюдал. Прямиком через поле бежала собака, неуклонно правя путь к дороге.

Она бежала, не останавливаясь, как будто повозка с лошадью представлялись ей единым созданием природы, как дерево или олень. Роули это понимал и старался держаться так, чтобы его не было видно. Он только пробормотал про себя:

— Эге, куда же это ты поспешаешь?

Собака все приближалась по неразгороженному дикому полю, пока не соскользнула на дорогу как раз к тому мгновению, когда мимо прокатила повозка.

— Ну, и чего ж тебе надо? — сказал Роули вслух.

Собака поглядела и, перескочив через канаву, опять побежала полем.

— Что, тебе не по вкусу мое общество? — сказал Роули.

Он соскочил со ступеньки и опять пошел пешком, не спуская глаз с собаки. Теперь она бежала впереди, слева от него, но держась почти параллельно дороге. Путь преградила река. Собака стала опять приближаться к дороге, чтобы воспользоваться мостом.

Роули полез в фургон, а когда вышел из него, в руке у него было несколько кусочков печенки. Тутс наставила нос и завиляла своим ублюдочным хвостом.

— Это, доченька, не тебе, — сказал Роули.

Он не сводил глаз с той собаки. Она должна была выйти к мосту одновременно с фургоном.

— Хорошо, на этот раз мы сделаем вид, что не замечаем тебя, — сказал он вслух.

И запел во весь голос:

Бывало, старый мой отец мне говорил любя:«Послушай, дочка, старика, поучит он тебя…»

Потом вдруг:

— Но-но, Бесс, сюда! Нет, не вправо — справа канава. Эгей, эгей, чуть левей! Вот так! И дальше:

Чем хочешь, только не умом твоя головушка полна,На одно лишь и достало у тебя ума…

Распевая так и то погоняя, то придерживая лошадь, Роули вступил на мост в тот момент, когда выбежала к мосту и собака. Он шагал, распевая во весь голос и делая вид, будто не замечает ее. Собака остановилась, как бы давая ему проехать вперед. Роули не повернул головы. Зато он помахал в руке кусочками печенки, чтобы в воздухе разнесся ее запах, Он незаметно обронил кусочек. Потом проехал мост. Оглянулся вполоборота — посмотреть, как поведет себя собака.

Позади, у въезда на мост, Лесси медленно подошла к ломтику мяса. Вкусный запах, казалось, заполнял весь воздух. Голод подействовал на ее слюнные железы, рот ее наполнился влагой. Она подошла ближе. Она наклонила голову, приставив нос вплотную к мясу.

Но заговорила многолетняя выучка. Недаром Сэм Керраклаф приучал ее не подбирать с земли незнакомую еду. Он делал это, разбрасывая в разных местах кусочки съестного, а в съестное засунуты были зернышки жгучего красного перца. Еще щенком Лесси попробовала раз-другой съесть такой кусочек — и быстро сделала открытие, что они таят в себе что-то похожее на живые шарики огня. Мало того: у нее, бывало, горит во рту, а голос хозяина еще ругает ее.

«Оно, конечно, жестоко проделывать такой фокус, — объяснял Сэм Керраклаф своему сыну Джо, — но я не знаю другого способа научить их разуму. И уж по мне лучше пусть щенок попробует жгучего перца, чем чтобы взрослая собака околела от отравленного мяса, которое ей бросит какой-нибудь злой дурак».

И в Лесси засел этот урок.

Собака не должна есть с земли куски приблудной еды!

И вот голод, как он ни был силен, отступил перед выучкой. У собаки задрожали ноздри. Она понюхала кусок печенки. Потом сразу вдруг отвернулась. Оставив пищу нетронутой, она перебежала мост.