Лесси
Шрифт:
В ней тогда заговаривало чувство времени.
Время… время идти… время идти за мальчиком!
Лесси вставала и подходила к двери. Она скулила и поднимала голову.
— Ну чего тебе еще, моя ласонька?
Это говорила седая маленькая женщина.
— Я же выводила тебя на поводке — мы отлично с тобой погуляли. Тебе вовсе не нужно опять во двор. Сюда! На место! Лежать!
Но Лесси не слушалась. Она тыкалась мордой в дверь. Она подходила к окошку и стояла на задних лапах. Опять опускалась на все четыре и бежала обратно к двери. Потом, точно зверь в клетке, принималась шагать
Через час Лесси прекращала свое расхаживание. Она медленно подходи та к очагу и ложилась на ковер. Время миновало. Она лежала и глядела на огонь немигающими глазами.
Животные подвластны привычке, но могут выработаться у них и новые привычки. Могло бы сложиться и так, что Лесси позабыла бы старое и прижилась в новом доме. Старики, муж и жена, обходились с ней по-хорошему, со всей любовью простых и добрых людей, и она их слушалась и подходила к ним на зов и давала им погладить себя, приласкать.
Но она это разрешала со сдержанностью собаки, которая признает только одного хозяина, а этот хозяин в отсутствии.
Потому что Лесси ничего не забыла. Напротив, с возвращением здоровья она вспоминала живей и живей; и все дольше, все беспокойней изо дня в день, едва завечереет, она расхаживала так между дверью и окном.
Старики, конечно, приметили это. Далли очень дорожила новым предметом привязанности, вдруг вошедшим в ее жизнь, и жадно наблюдала за каждым движением Лесси, за всем, что с нею делалось. И это каждодневное хождение, словно на часах — от дверей к окну, от окна к дверям, — не могло ускользнуть от ее внимания.
Женщина надеялась, чуть ли не мечтала, что собака забудет внешний мир и научится довольствоваться их уютным и скромным мирком — с домиком при дороге, с курятником и раскормленным гусем. Но в конце концов она поняла, что толку не будет, потому что Лесси последние дни стала отказываться от пищи. И тогда старушка все себе уяснила.
Однажды вечером она долго сидела молча и наконец среди полной тишины заговорила:
— Дан!
— Ну, что такое?
— Ей здесь не будет счастья.
— Счастья? Кому это «ей»? О ком ты?
— Ты знаешь, о ком. О Миледи. Ей здесь нехорошо. Она беспокоится.
— Ох, что за вздор! Ты думаешь о собаке больше, чем она того стоит. Она чуть поморщится, и ты уже тревожишься, что у нее корь, или чумка, или… уж не знаю, что еще!
Женщина перевела глаза на Миледи, как они окрестили Лесси. Покачала головой:
— Нет. Я тебе не говорила, Дан, но последние три дня она не ест.
Мужчина сдвинул очки на лоб и внимательно поглядел на собаку. Потом остановил взгляд на жене.
— Да нет же, Далли, нет. Все в порядке. Ты так ее закармливаешь — неудивительно будет, если она станет воротить нос от такого обеда, каким не побрезговал бы сам король. Вот и все.
— Нет, вовсе это, Дан, не вздор. И ты сам это знаешь. А то почему ты всегда крепко держишь ее на поводке, когда выводишь на ночь погулять?
— Ну, да просто так, на всякий случай — пока она еще не совсем привыкла к дому. Если дать ей свободу, она может потеряться, а места ей незнакомые, она не найдет обратной дороги, и тогда…
— Брось, к чему эти сказки, Дан! Ты знаешь не хуже меня, что, если бы дать ей свободу, она бы ушла и оставила нас и никогда бы не вернулась.
Муж не ответил. Жена продолжала:
— Ей у нас нехорошо, Дан. Ты не видишь того, что вижу я: как она каждый день с четырех часов начинает шагать от дверей к окну, от окна к дверям. Скоро проторит дорожку на полу!
— Ох, только и всего! Да собаки же всегда таким манером просятся на прогулку.
— Нет, Дан, не то. Я же пробовала. Я беру ее на поводок — и она в самом деле идет со мной мило и послушно. Но она это делает, Дан… ну, ты понимаешь, как.
— Как?
— Да так, как будто только из жалости к нам. Мы были к ней добры, и она не хочет нас обидеть и поэтому слушается нас. Она, мне кажется, слишком вежлива, чтобы убежать, пока мы сами не велим ей уйти…
— Еще что! Такого в собаке не бывает — такого человеческого…
— А в Миледи есть, Дан, Ты ее не знаешь. Слушай, Дан!
— Ну что?
Старушка понизила голос:
— Видишь ли, я свою собаку понимаю. Я кое-что знаю о ней.
— Эх, женщина! Вечно ты заберешь себе в голову какую-нибудь фантазию!
— Нет, правда, Дан. Я знаю — мы с Миледи обе это знаем. Она шла своим путем, Дан, и она устала в пути и остановилась тут на время — ну, как если бы тут у нас была больница… или придорожная гостиница из старинной повести.
А теперь, когда она поправилась, она хочет дальше в свой путь. Она воспитанная и деликатная — она не хочет нас обидеть. Но в душе она рвется уйти. Она не может быть счастлива.
Старик не отвечал. Подставив ладонь, он выколачивал из трубки пепел и пристально глядел на собаку. Наконец он заговорил.
— Нет, — сказал он. — Все в порядке, Далли. Все в порядке.
Есть люди, чьи сердца так полны мерзкого страха, что они, когда увидят страдающего от жажды пса с подтеками слюны на пересохших губах, бегут со всех ног и в ужасе вопят: «Бешеная собака!» Есть и такие, для которых каждая тварь, проходящая мимо, — это враг и его нельзя оставлять в покое, надо кидать в него камнями. Но, к счастью для собачьего рода, есть и другие люди, любящие и понимающие собачью душу, и они вносят достоинство и честь в отношения между человеком и собакой.
К ним принадлежали и те старые муж с женой. На следующий день, в дополуденный час, они сидели вдвоем и поглядывали на собаку. Когда время подошло к четырем и Лесси поднялась, они стали следить глазами за каждым ее движением.
И когда Лесси заскулила у дверей, а потом зашагала к окну, они оба вздохнули.
— Хорошо, — сказал старик.
И больше ничего. Они встали. Женщина открыла дверь. Бок о бок старик и его жена вышли вслед за Лесси и проводили ее до дороги.
Здесь собака постояла с полминуты, как будто ей не верилось, что наконец она может последовать своему неотступному стремлению. Она оглянулась на женщину, чьи руки ласково похлопывали ее, и поглаживали, и кормили.