Летописцы отцовской любви
Шрифт:
М. взглядом ищет у меня поддержки, но не получает ее, ибо я отлично знаю: во всех спорах, касающихся Крохи, я обязана быть на ее стороне.
– Что поделаешь, это идет ей!
– говорю я с улыбкой.
– Она почти голая!
– Мы на море, - замечаю я примирительно.
– Здесь к этому иначе относятся.
М. отворачивается от меня. Делает вид, что я предала его, но где-то в глубине души записывает на мой счет несколько баллов.
Улыбается.
– Детка моя, - говорит он Крохе покорно, - в общем-то, я вполне современный отец.
– Ха-ха, - усмехается Кроха.
– Ха-ха, - вторит ей Синди.
– Да, я полагаю себя вполне современным отцом, - спокойно говорит М.
– И хочу тебя уверить, что, будучи отцом современным, я вовсе не собираюсь вступать в комичный и бесплодный бой с матерью-природой. И уж тем паче:
– Пап, извини, но я тороплюсь!
– И уж
склада.
– Пап, я говорю тебе, что спешу!
– Я хочу только сказать, что готов дать возможность матери-природе одержать победу без боя.
– Мы рады это слышать, - смеясь говорит Синди со своим милым акцентом.
– Короче говоря, - невозмутимо продолжает М., - поскольку я заранее смирился с торжеством матери-природы, я, сверх того, готов и к той неотвратимой реальности, что какой-нибудь симпатичный паренек раньше или позже несомненно увидит твое нагое тело: Уверяю тебя, что мое смущение коренится в другом:
На секунду он удовлетворенно умолкает.
– Оно коренится в вопросе, действительно ли необходимо, чтобы это произошло уже при первом свидании. Вот и все.
– Вау!
– говорит Синди.
– Ну тогда будь любезен, выйди, чтобы я могла переодеться, - с полным смирением вздыхает Кроха.
6.
Каждое утро мы доплываем с Ренатой до красных буйков, и именно там Рената спросила меня вчера, не хочется ли мне написать что-нибудь и о ее маме - мол, где и как мы познакомились, куда вместе ходили и тому подобное. "Что ж, я не против", - ответил я однозначно, потому как женился я на ее матери действительно по любви, а то, что она была уже беременна Ренаткой, дела не меняет (как и то, что мы с ее матерью теперь в разводе). Так вот: познакомились мы 12 февраля 1967 года в бассейне в Подоли, куда мы по случайному совпадению оба пришли поплавать. Она была там с подругами из гимназии , а я - с однокурсниками из промышленного училища. Помню, она была в ярко-красном раздельном купальнике и держалась несколько обособленно, и это, прямо скажу, мне очень понравилось, потому как девчонки, которые под предлогом всяких водных игр разрешают мальчишкам, с позволения сказать, лапать себя, никогда восторгов у меня не вызывали. Думаю, у каждой девушки, что не хочет уронить себя в глазах того или иного мальчика, должна быть своя гордость. Ее ладная фигурка, естественно, мне тоже очень понравилась, не скрою, но это для меня еще не повод для какого-нибудь, с позволения сказать, лапания. Я часто проплывал мимо нее, и мы несколько раз обменялись взглядами, но заговорить с ней я никак не решался, что, думаю, в семнадцать лет вещь понятная. Потом я встал у сточного желоба, тут и она приплыла и встала рядом. Я набрался духу и спросил, не щиплет ли у нее глаза от хлора, как у меня. Она ответила: "Щиплет", и потому, дескать, она нет-нет да и выходит из воды. Я сказал, что тоже иногда ненадолго выхожу из воды. Потом мы уселись рядом на теплые облицованные желтым кафелем ступеньки трибуны и стали разговаривать. Разговаривали долго, хотя мои однокурсники без конца отпускали всякие глупые и пошлые шуточки. С того дня мы стали встречаться (в бассейн мы уже не ходили). Однако ж ни с чем таким интимным не торопились - зачем до времени лишать себя самого прекрасного! На всякие питейные заведения у нас, естественно, денег не было, и мы подолгу просто гуляли, хотя стояли холода. Мы ходили на Кампу и на Стрелецкий остров, где все, естественно, выглядело в то время не так, как нынче, а когда бывало тепло, отправлялись и в более дальние прогулки, например, в Трою или еще куда. В пятницу или субботу ходили на танцы, хотя большим танцором я не был, говорю это прямо. Перед нашей встречей я обычно поджидал мою бывшую жену в парке на лавочке возле их дома. Чаще всего лампы там не горели, но когда она подходила, я всегда безошибочно узнавал ее по походке. Почти всякий раз она приносила мне фрукты - то мандаринку, когда они были, то мытое яблоко, а летом и горстку клубники, естественно тоже мытой. На первый взгляд это всего лишь романтический пустячок, но мне это ужасно нравилось: А когда мы фрукты съедали и потом целовались, наши губы отдавали вкусом именно того фрукта, который в этот день она мне принесла. Со временем эта ее привычка превратилась в нашу прекрасную традицию. Нынче, пожалуй, это может показаться смешным, но если осознать, что достать апельсин или мандаринку в 1967 году было делом не простым, то и отношение к этому будет чуточку другим. Примерно через полгода у нас с моей бывшей женой завязались более близкие отношения, и я, естественно, пошел представиться ее родителям. Думаю, сразу же произвел на них вполне хорошее впечатление, хотя только-только
7.
Только спустя год после развода родителей мои отношения с папкой мало-помалу стали налаживаться.
Зимой на каникулы я с ним, правда, еще не поехала (поехала с мамой и ее приятелем в Кркноше), но сообщила ему, что летом смогу отправиться с ним в какую-нибудь трех- или четырехдневную познавательную поездку, в крайнем случае на недельную экскурсию с проживанием - туристскую терминологию я давно благодаря ему знала назубок.
– На пробу!
– предупредила я.
Он ничего не сказал, но в следующую встречу буквально засыпал меня цветными проспектами Чедока, СКМ и всяких оздоровительных центров. C гордостью советовал мне выбрать даже загранку - лично он посоветовал бы Балтийское побережье Польши или ГДР.
– Болгария, - отрезала я тоном, не допускающим возражений.
– Болгария?
– искренне поразился отец.
Ясно было, что промелькнуло у него в голове: четырнадцатилетняя блондинка на Балканах! Не приведи Бог!
В середине каникул мы полетели.
В аэропорт я прибыла в собственноручно разрисованной батиковой сине-белой майке и "лацлачах", бретельки я расстегнула и вместе с нагрудничком опустила вниз (хотя и чуть сомневалась, что так действительно носят).
Отец сглотнул.
– Хорошего вам отдыха!
– пожелала мама.
В самолете он еще оставался моим отцом, но как только мы вышли в аэропорту в Варне, мгновенно превратился в моего личного телохранителя. Не отходил от меня ни на шаг. На улице то и дело озирался. С подозрением косился на молодых немцев, которые на пляже хотели со мной сфотографироваться (сам не успевал щелкать!). Запретил мне с ними общаться, принимать от них какие бы то ни было знаки внимания. В ресторанах принюхивался к моей еде и с осторожностью дегустировал мое питье. Не разрешал отлучаться в туалет, покуда не обследует его сам и не убедится, что окошко в нем не настолько велико, чтобы мерзавцы болгары могли сквозь него умыкнуть меня и запродать в турецкий гарем.
Вдвойне беспокойными были вечера.
– По ночам нечего прогуливаться в таком виде, - раньше времени обрывал он наши вечерние прогулки, смущенно кивая на мою короткую юбку или майку без бюстгальтера.
Расслаблялся он только в гостинице.
– Не хочешь поиграть во что-нибудь?
– предлагал он весело, проверяя тем временем запертую дверь.
– Ну хотя бы в крестики-нолики?
И все-таки там было прикольно!
Например, в двух ресторанах подряд к нашему столику всякий раз подходил официант и, доверительно наклонившись к отцовскому уху, указывал на мои расстегнутые бретельки:
– Простите, молодая дама,. видимо, забыла застегнуться:
Отец багровел.
– Нет, не забыла, - втолковывал он официанту.
– Говорят, молодежь нынче так носит.
Я жутко забавлялась.
– Не бери меня на понт, сестрица, ты, выходит, тоже пишешь, - изумленно говорит мне братец, заметив наконец мою исписанную тетрадь. Несмотря на мое сопротивление, он выхватывает тетрадь у меня из рук и весело ее пролистывает.
М. в пляжном бистро за мороженым старательно развлекает Кроху. Пока братец читает мои записки, я незаметно наблюдаю за ними. Вспоминаю свой переходной возраст и своего отца: тогда, стремясь приблизиться ко мне, отец опускался даже до заимствований из моей молодежной лексики - в его устах феня моих сверстников звучала вымученно и смешно (об этом я ему, естественно, не раз говорила).
Братец возвращает мне тетрадь.
– Знаешь, сестрица, кто мы есть, в натуре?
– усмехается он.
– Мы, в натуре, летописцы отцовской любви.
Это определение меня вполне устраивает.
М. тоже часто предпринимает комичные попытки проникнуть в мир девичьего пубертата. В последние недели я невольно стала смущенным свидетелем этого пишу смущенным, ибо наблюдать взрослого тридцатипятилетнего мужчину, как он вечером в постели увлеченно пролистывает журнал "Топ-девушки", который забыла в очередной уик-энд его тринадцатилетняя дочь, немного грустно.