Летящие к солнцу 1. Вопрос веры

Криптонов Василий Анатольевич

Мне понадобилось всего сорок три широких шага. Уже на полпути я заметил, что на человеке такой же комбинезон, как на мне, только вывернутый наизнанку, оранжевой стороной вверх. Перчаток нет, капюшона и маски - тоже. Человек обладал аккуратно подстриженной бородкой и усами, да и в целом являлся покойным доном Риверосом, моим отцом. А на снегу перед ним стояла загадочная конструкция из двух взаимопроникающих пластиковых бутылок.

Я остановился у самого костра и наблюдал, как отец осуществляет сложную манипуляцию с фольгой, бутылкой и зажигалкой. В результате его действий та бутылка,

что поуже, наполнилась густым дымом. Папа убрал фольгу, приник к горлышку и залпом вдохнул все. Я заметил, что в нижней бутылке, той, что со срезанной верхушкой, поплескивает вода.

– Ах, сынок!
– сиплым голосом начал отец, выпуская дым.
– Ну что за радость - вновь видеть тебя!

– Мне тоже очень приятно.
– Я сел на снег, по примеру отца. Приподнял, а потом и вовсе снял маску. Дышалось легко, а костер давал достаточно света.

Папа, глядя на меня, хмуро покачал головой.

– А ты все тот же, ничуть не изменился.

– С нашего последнего разговора едва три дня прошло.

– Мог бы всплакнуть и выразить сочувствие покойному отцу.

– Ты сидишь без маски у костра и дуешь план. Что ж, если угодно - соболезную.

Папа хитро улыбнулся и, погрозив мне пальцем (мол: "А, понял, ни слова больше!"), принялся "заряжать" свою конструкцию по-новой.

– Ну и как там, за гранью?
– поинтересовался я.

– Спокойно, - откликнулся отец.
– Тебе бы понравилось. Нет, правда. В фильмах и книгах обычно духи таинственно отмалчиваются, или изрекают философскую муть. Но я, честно говоря, просто сижу в небольшой комнатке с надписью на стене: "Who cares?"

– И мама там же?

– Нет. Но девок можно вызвать в любой момент. Или ты правда о матери волнуешься?

– Нет, - усмехнулся я.
– О твоей репродуктивной функции.

Отец потянул вверх бутылку, и она наполнилась дымом оранжевого цвета, со сполохами молний.

– Вот это тяга!
– прошептал он.
– Никки, немедленно хапни эту банку.

– Спасибо, я...

– Никки, я - твой отец, и это - моя последняя воля. Тяни свою рожу сюда и хапани банку.

Наверное, я мог бы отказаться, надеть маску и просто уйти. Но за всю жизнь я ни разу не ослушался отца. Он убрал дырявую прогоревшую фольгу, и я, приникнув губами к горлышку, опустил голову, вдыхая дым.

– Держи!
– крикнул отец, колотя себя по груди.
– Надо держать! Ни капли мимо!

Легкие драло, голова кружилась, тошнота сводила с ума, и я выпустил дым наружу. Тут же начался кашель, слезы выступили.

– Знаешь, зачем я заставил тебя это сделать?
– прозвучал голос отца.

– Нет, - просипел я.

– Чтобы ты понял: наркотики - это не ответ.

Я трижды сплюнул в снег, жалея, что нет смысла вызывать рвоту. Эта дрянь уже впитывалась в кровь через легкие.

– Вот спасибо!
– простонал я.
– А беседа о безопасном сексе будет?

– Непременно, в следующий раз.

– Тогда захвати с собой одну из тех девок.

– О, Николас!
– Отец, судя по голосу, поморщился.
– Они же все мертвые.

Я, наконец, справился со своим организмом. В голове все еще шумело, но я смог сесть и посмотреть в глаза отцу.

– А теперь серьезно. К чему этот цирк? Зачем ты пришел?

Отец улыбнулся.

– Who cares?
– спросил он.

– Me.

– Really care?

– Говори уже по-русски, - попросил я.
– Или хотя бы по-испански.

– Я хочу, чтобы ты ощутил разницу, - сказал папа.
– Наркотик может скрасить мгновение. Скоро тебе станет легко и весело, и ты поймешь, о чем я. Но наркотик не заставляет тебя вставать утром с постели. И уж тем более не заставляет жить. Он просто искажает твое восприятие действительности и подавляет когнитивные способности...

– Папа, - перебил я.
– Сегодня я употребил наркотик впервые в жизни. Ты что, издеваешься?

– Нет, сынок. Ты - наркоман со стажем.

Тут мне стало интересно, и я хихикнул. Без всякой связи.

– Для тебя каждый встречный человек - такая вот банка.
– Отец ткнул пальцем в свое наркоманское устройство.
– Ты жжешь человека до тех пор, пока не соберется достаточно дыма, вдыхаешь его и уходишь. Потому и мать перестала с тобой общаться. Мне она так и сказала: "Он выпил меня до дна". Сперва я подумал, что ты до семи лет сосал сиську, но потом до меня дошло.

Мне стало грустно, а в груди клокотало веселье. Что за дурацкий контраст? Я стукнул себя по груди, по голове, потом представил, как выгляжу со стороны и зашелся от смеха.

– А теперь вот Вероника и Джеронимо, - говорил отец.
– Мне больно видеть, как ты пытаешься опустошить их. Снова и снова подносишь зажигалку, вдыхаешь дым, а его все больше. Но рано или поздно он закончится, и ты их оставишь - пустых, мертвых.

Я катался по снегу, рыдая от смеха. Нет, это мой эмоциональный двойник катался, а я будто стоял рядом и, краснея от злости, пытался заставить его вести себя прилично.

– Только здесь, в этой комнатке с обзором на весь мир, я понял, что мы лечили не ту болезнь, - гремел голос отца.
– Ты не родился бездарным, Николас. Ты просто родился пустым, и до сих пор не нашел ничего, чем мог бы заполнить свою пустоту. Для Джеронимо это - солнце и дружба, манипуляции и изобретательство. Для Вероники - Джеронимо и отец, которые никогда не смогут примириться. Найди и ты что-то, что станет твоей душой. Ты ведь уже нашел, не так ли? Нашел, но по привычке пытаешься сожрать, вдохнуть или вколоть. Твой двойник веселится, а ты сам стоишь и смотришь равнодушным взглядом на похороны своего сердца. Вот что такое наркотики, сын. Вот почему это плохо. Ты должен есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.

Я задыхался, лежа на снегу. Голос отца еще звенел в ушах, но сам он исчез вместе с костром. Вдох, и легкие рвутся на части. Руки зашарили вокруг в поисках маски...

– Дебил!

Маска опустилась на лицо, и я увидел Веронику.

– Спасибо, - выдохнул я.

– Я тебе это "спасибо" знаешь, куда засуну? Не мог меня разбудить?

– Я привык писать в одиночестве...

– Точно дебил, - покачала головой Вероника.
– Я думала, ты услышал...

– Что?

Она подняла палец, и я прислушался. Где-то гудел мотор, все ближе и ближе.