Лев Лангедока

Пембертон Маргарет

– Как здесь красиво, – произнесла Мариетта, не в состоянии долее подогревать свой гнев.

На губах Леона появилось нечто вроде легкой улыбки. Он всем сердцем любил Лангедок.

– Приятная перемена после Версаля, – заметил он.

– Вам не нравилось жить при дворе? – спросила с любопытством Мариетта.

Мысленному взору Леона представились прелестные и лишенные моральных предрассудков дамы, которые делали столь приятной его жизнь в течение нескольких последних лет. Балы и банкеты, охоты и спектакли… Он не мог бы в точности определить, когда

именно все это начало ему надоедать, но еще до получения известий о вдовстве Элизы он знал, что покинет двор. Раболепное прислужничество дворян, взыскующих королевских милостей, вызывало у него отвращение. Будучи любимцем Людовика, он был буквально осаждаем блюдолизами, которые питали надежду на его посредничество в достижении своих целей. Его пытались подкупать деньгами и, мало того, не видели ничего зазорного в том, чтобы жены оказывали ему любовные услуги в качестве платы за доброе слово королю Людовику. Но дамы были не менее отвратительны, чем их мужья.

Леон отвергал их с тем же пренебрежением, с каким отвергал денежные подачки. Чем, кстати, нажил себе немало врагов.

Однако Леон мог за себя не бояться. Он находился в Версале по личному распоряжению Людовика, поскольку этот монарх умел проницательно и мудро судить о людях. Лев Лангедока не был сикофантом, то есть платным шпионом при короле. Он получил свое прозвище на полях битвы, и даже Лувуа, государственный секретарь по военным делам, ценил его мнение. Людовик разрешил ему уехать в Шатонне, дабы вступить в брак, а после этого велел немедленно вернуться ко двору вместе с супругой.

Леон не имел намерения выполнять повеление короля. Он был уверен, что, как только покинет Версаль, Людовик о нем и думать забудет, окруженный, как обычно, целой толпой жаждущих попасть в фавор. А он, Лев Лангедока, удалится во всеми забытое Шатонне и станет жить так, как ему нравится, сам себе хозяин, не обязанный подчиняться ничьей воле, даже воле самого могущественного короля в христианском мире.

Он ни слова не сказал обо всем этом Мариетте, даже не бросил ей отрывистого «нет» в ответ на ее вопрос и продолжил путь, гадая про себя, успеет ли добраться в Шатонне до наступления ночи. Всего через несколько часов Элиза упадет к нему в объятия. Кончатся шесть долгих лет ожидания…

– Правда ли, что мадам де Монтеспан сменила Лавальер в сердце короля?

Леон нахмурился:

– Что вам, собственно, известно о Лавальер или мадам де Монтеспан?

Мариетта обрадовалась возможности показать свою осведомленность:

– Новости о возлюбленных короля доходят и в деревенскую глушь.

– Только не в такую, как Эвре, – огрызнулся Леон, осадив своего коня и одновременно ухватив за поводья коня Мариетты. – Имя мадам де Монтеспан пока неизвестно за пределами королевского двора. Кто рассказал вам о ней?

Мариетта начала сожалеть о своих неосторожных словах. Когда Леон злился, лицо его становилось угрожающим, и это ее пугало.

– Я не помню, – поспешила оправдаться она. – Наверное, это просто сплетни.

– Не держите меня

за дурака! – Он так сжал ее руку, что Мариетта вскрикнула от боли. – Откуда вы знаете о событиях при дворе?

Возникшее было у Мариетты доброе расположение к Леону мгновенно испарилось.

– Я уже говорила вам об этом, но вы не поверили мне! Я вовсе не простая крестьянская девушка. Я из рода Рикарди!

– И представители этого рода бывают при дворе? – с издевкой спросил Леон, задержав взгляд на ее изорванном платье.

Мариетта охотно влепила бы ему пощечину, но Леон продолжал удерживать ее руку, и хватка сделалась только крепче, а другой рукой сама она цеплялась за поводья.

– Нет! – выкрикнула Мариетта. – Это двор бывает у Рикарди!

Леон рассмеялся – совсем невесело, со словами:

– Вы имеете в виду того, кто охотится за вами?

– Его и других!

Леон отпустил ее запястье.

– Если они так поступали, то уж не с добрыми намерениями!

– Ни один из всех, – согласилась Мариетта, глаза у нее горели. – Но моя бабушка никогда и никому не дала ничего такого, что могло принести вред.

– И вы ожидаете, что я поверю, будто знатные придворные короля Людовика приезжали в Эвре? – спросил он с презрительной усмешкой.

– При чем тут Эвре? Я говорю о Париже. Мы жили у моста Пон-Неф, неподалеку от улицы Борегар.

Леон резко сдвинул брови. Он слышал о женщине с улицы Борегар, прорицательнице, к которой обращался чуть не весь Париж. Это не бабушка Мариетты, ибо Ла Вуазен была еще не старой женщиной. Она хотела уехать к себе на родину, но была убита во время такой попытки. И не Мариетта, она слишком молода. Леон инстинктивно понимал, что Мариетта не способна творить зло, которое было связано с именем Ла Вуазен. Но если Мариетта и ее бабушка в самом, деле жили по соседству с улицей Борегар, то вполне объяснимо, почему с губ Мариетты так легко слетают имена любовниц короля.

Солнце опускалось все ниже к горизонту, золотое предвечернее небо было усеяно серебристыми облаками. В отдалении виднелись крутые крыши и высокие стены домов небольшого городка. К югу от него и находится Шатонне. Настало время им с Мариеттой расстаться. Он сделал для нее все, что можно.

Леон произнес невозмутимым, холодным тоном:

– Вот и Трелье. Вы там будете в полной безопасности. Немного дальше Лансер и море. Вот золотые монеты, которые я обещал дать вам, и вы можете оставить себе лошадь.

Сердце Мариетты словно стянуло стальным обручем. Леон покидает ее, как и обещал. Она будет избавлена от его насмешек, от его пренебрежения, однако она не испытывала при этом никакого душевного облегчения, и мысль о полном одиночестве обрушилась на нее всей тяжестью.

– Не нужно мне ваше золото, – произнесла она сквозь зубы.

Леон пожал плечами и спрятал деньги в сумку на поясе. Лошади нетерпеливо рыли копытами землю, в то время как всадник и всадница замерли в седлах без движения, и каждая минута перед расставанием казалась бесконечно долгой.