Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923
Шрифт:
Только через два дня Сталин распорядился отправить выписку из протокола — в единственном экземпляре — в ОГПУ, на имя председателя этого ведомства Менжинского и его заместителя Ягоды. Выписку подписал особо доверенный помощник и секретарь Сталина Товстуха [940] . Конкретные указания, в чем же именно состояло это так и не зафиксированное письменно решение ЦК, Сталин передал Менжинскому и Ягоде при личной аудиенции. На принятие решения Сталину понадобилось больше трех недель. Только после этого соответствующие инструкции Ягодой были переданы Волынскому, и тот отправился в дорогу.
940
Там же. Оп. 166. Ед. хр. 283. Л. 17.
На устный ультиматум Волынского Троцкий в тот же день дал письменный ответ на имя ЦК ВКП(б) и Президиума Исполкома Коминтерна [941] . Похоже, сотрудник ОГПУ готов был довольствоваться и устным ответом Троцкого, но вождь оппозиции настоял на письменном: «Отказ мой от устного ответа вызывался уверенностью, опиравшейся на все прошлое, что слова мои снова будут злостно искажены для введения в заблуждение трудящихся масс СССР и всего мира». В своем заявлении Троцкий оценивал требование отказаться от политической деятельности как равносильное прекращению борьбы за интересы мирового пролетариата, а обвинение в контрреволюционной деятельности квалифицировал как разрыв с традициями и заветами Октября, грозящий наступлением «Термидора». Троцкий описывал режим, сложившийся в партии при Сталине, перечислял удары, которым подверглось со стороны сталинского большинства «ленинское крыло» начиная с 1923 г. Сталинский «левый курс» Троцкий оценивал как «обломки и осколки идей оппозиции». Автор заявления не жалел самых темных красок для характеристики сталинской политики и того режима, который был установлен в стране: «Неизлечимая слабость аппаратной реакции при ее внешнем могуществе состоит в том, что она не ведает, что творит. Она выполняет заказ враждебных классов. Не может быть большего исторического проклятия для фракции, вышедшей из революции и подрывающей ее».
941
Архив Троцкого. Фонд 13. Т-3171. Вскоре этот документ был опубликован в сборнике статей Троцкого, выпущенном сразу же после высылки Троцкого за границу (Троцкий Л. Что и как произошло? Шесть статей для буржуазной печати. Paris: Navarre, 1929), и перепечатан оппозиционными коммунистическими и другими изданиями во многих странах на многих языках. Основной раздел документа Троцкий также включил в свои воспоминания (Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 308–313).
Троцкий предрекал Сталину весьма мрачную перспективу, ибо сила оппозиции при ее внешней слабости, по мнению автора, состояла в том, что она видит и подготовляет завтрашний день. «Отказаться от политической деятельности означало бы отказаться от подготовки завтрашнего дня». На угрозу изменить условия существования и изолировать его от политической деятельности Троцкий отвечал, что он и так находится в изоляции, что письма получает в лучшем случае через месяцы после их отправки, что письмо от безнадежно больной младшей дочери шло 73 дня, а письмо от старшей дочери, также больной и уволенной с работы, — 43 дня. Троцкий не преминул упомянуть также, что обе дочери были исключены из партии. «В таком же и еще худшем положении находятся тысячи безукоризненных большевиков-ленинцев, заслуги которых перед Октябрьской революцией и международным пролетариатом неизмеримо превосходят заслуги тех, которые их заточили или сослали».
Справедливость требует отметить, что в этом последнем положении Троцкий явно сгустил краски: в ссылке и заключении оставались лишь некоторые его наиболее стойкие сторонники, тогда как основная часть из них к этому времени «капитулировала» перед Сталиным, была освобождена, получила работу, а многие были даже восстановлены в партии. Правда, в перспективе «завтрашнего дня» Троцкий оказался абсолютно прав: тысячи (а на самом деле сотни тысяч) «большевиков-ленинцев» были очень скоро, лет через восемь-девять, поголовного уничтожения во время Большого террора. Заявление завершалось следующими словами: «Каждому свое. Вы хотите и дальше проводить внушения враждебных пролетариату классовых сил. Мы знаем наш долг. Мы выполним его до конца».
При всей своей митинговой напыщенности и «классовой», догматичной терминологии языка, документ, бесспорно, указывал на личное мужество автора и его твердую решимость продолжать борьбу, отстаивая свои убеждения в любых, пусть самых тяжелых и безнадежных условиях. Можно не сомневаться, что именно этот документ предопределил окончательное ошибочное решение малодушного Сталина: выслать Троцкого за границу. Теория социализма в одной стране сыграла со Сталиным злую шутку. Он на самом деле поверил, что, выслав Троцкого за пределы отдельно взятой страны, он избавляет себя от ночных кошмаров «троцкизма», а отдельно взятую страну — от Троцкого; точно так же, как — провозгласив строительство социализма в этой одной стране — изгоняет за рубежи государства все мешающие реализации этой восхитительной идеи препятствия. Создав пограничную охрану, аналогов которой не знала мировая история, Сталин искренне считал, что через его китайскую стену не проникнет ни враг, ни крамола.
Заявление Троцкого в ЦК и Президиум Исполкома Коминтерна — последнее обращение Троцкого, написанное им в Советском Союзе, — удалось переправить в столицу, где оно было напечатано в виде листовки. В конце были добавлены лозунги: «За дело Ленина, за дело пролетариата, за упорное социалистическое строительство, за подлинный союз рабочих и крестьян, за международную коммунистическую революцию!», а после подписи Троцкого было поставлено «Большевики-ленинцы (оппозиция)» [942] . Так определилось «официальное» название движения, которое теперь возглавлял Троцкий. Удивительно, но после 16 декабря в положении Троцкого несколько недель почти ничего не менялось. Оборвались нелегальные связи с Москвой [943] . Почта приносила только центральные газеты. Но в остальном все было без изменений. Посланец ОГПУ Волынский оставался в Алма-Ате, ожидая новых инструкций (которые он получил 20 января 1929 г.). Этим инструкциям предшествовало заседание Политбюро 7 января, в повестке дня которого под пунктом 29 значилось: «О Тр[оцком]». На этот раз решение было положено на бумагу: «Выслать за границу за антисоветскую работу». Выписка из протокола была тотчас послана Менжинскому [944] . Началась подготовка операции по выдворению Троцкого из СССР, длившаяся почти две недели.
942
РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Ед. хр. 558. Л. 1.
943
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 313.
944
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 721. Л. 26.
20 января Волынский снова явился в дом Троцкого в сопровождении большой группы вооруженных агентов ОГПУ в форме и в штатском. Они заняли все входы и выходы, как будто ссыльный, его сын и жена могли совершить побег. Троцкому была предъявлена следующая выписка из протокола заседания коллегии ОГПУ, датированная 18 января:
«Слушали: Дело гражданина Троцкого Льва Давидовича по ст[атье] 58/10 Уголовного кодекса по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против советской власти.
Постановили: Гражданина Троцкого Льва Давидовича — выслать из пределов СССР».
Выписка была заверена подписью начальника Алма-Атинского окружного отдела ОГПУ и его печатью [945] . От Троцкого потребовали расписки в получении постановления, и он написал: «Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ГПУ мне объявлено 20 января 1929 г.». На естественное требование сообщить, куда и каким образом его собираются выслать, Троцкий получил уклончивый ответ в том смысле, что об этом ему будет сообщено «в пределах европейской части СССР», куда для встречи с ним выедет другой представитель ОГПУ [946] .
945
Архив Троцкого. Фонд 13. T-2944; Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 313.
946
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 2. С. 314.
Весь следующий день Троцкие спешно собирали вещи, главным образом рукописи и книги. В багаж упаковывались только самые необходимые личные вещи, одежда, предметы обихода. Почти все крайне скромное домашнее имущество, приобретенное в Алма-Ате, было передано под расписку представителям ОГПУ. В описи значились два шкафа, шесть стульев, один диван, три кровати, одна полка для книг, один самовар, пять чайных чашек, шесть блюдец, один бак для воды, пять ведер, два железных таза, один утюг, одна мясорубка, писчая и копировальная бумага. Особо сожалел Троцкий о том, что пришлось сдать охотничьи и рыболовные принадлежности — охотничье ружье, одну рыболовную сеть, комплект удочек, патроны, порох, охотничью сумку и сапоги, машинки для набивания патронов, сумки с порохом. Сданы были и две охотничьи короткошерстые легавые собаки — пойнтеры (Мая и Форд) вместе с их документами [947] .
947
Архив Троцкого. Фонд 13. Т-2945. Л. 4–6.
Что касается книг, то с собой было взято минимальное их количество. Остальная литература была сдана представителям властей. Описаны были около 660 книг и журналов, в том числе девять книг Ленина, одна книга Маркса и Энгельса, 84 книги мемуарно-критического и беллетристического содержания, 22 книги по военному делу, 35 книг по российской истории, 10 томов стенограмм партийных съездов, справочная литература и т. д. С фамилией автора и названием произведения была указана только одна книга: «История Французской революции» Альбера Матьеза. Сданы были и многочисленные журнальные комплекты [948] .
948
Там же. Л. 1–3.