Левая политика, № 23 2015. Россия, Украина, Новороссия
Шрифт:
Иными словами, все цивилизаторские инициативы власти, все её попытки действовать в духе «эстонского» или «грузинского» опыта сегрегации инородцев всякий раз разбиваются о самую что ни на есть природную европейскую толерантность большинства населения Молдовы. И так было в Молдавии, судя по всему, всегда. И не случайно даже приднестровская война всеми политологами классифицируется как политический, а отнюдь не межэтнический конфликт. И привела эта война не просто к разделу Молдавии, а к появлению двух Молдавий — Республики Молдова и Приднестровской Молдавской Республики. Многие отмечают, что непродолжительность острой, военной фазы этого конфликта, составившей несколько недель, — следствие не только сверхактивных дипломатических усилий России и военного вмешательства подразделений генерала Лебедя, но, в первую очередь, нежелания большинства рядовых участников «бойни на Днестре» убивать друг друга. Именно этот молдавско-приднестровский вывод и такой коллективный
Но молдавское общество не ценит всех этих своих качеств и своего опыта. А молдавская элита просто стесняется такого общества. Общий портрет Молдавии продолжает казаться непредсказуемо-неясным.
Такая Молдавия выглядит совсем неинтересным товаром на «рынках», торгующих конфликтами на «вечных цивилизационных рубежах».
Романская, латинская и одновременно славянская. Русская и европейская одновременно. Продажная и одновременно неизменная в основании своих базовых ценностей. Такая Молдавия пока остаётся «трикстером» — страной без единого знаменателя. Страной невостребованной со всем её опытом бытового, обыденного миротворчества.
Но, может быть, только пока невостребованной?
Действительно, у Молдавии вообще довольно странная репутация. Если, к примеру, Албанию называют «последней загадкой Европы», Армению — «страной бродячих столиц», а Швецию — «страной опаздывающих профессоров», то, кроме эпитета «солнечная», Молдавия ничем особым не отметилась. Да и эпитет этот Молдавия по-братски делит со всеми бывшими Республиками Закавказья и Средней Азии. «Край на пути всех бед» — так именовал свою страну один из средневековых молдавских хронистов. И эта оценка странным образом совпадает с нынешним самоощущением молдавских граждан, подавляющая часть которых вот уже пятый год отчитывается всем социологическим службам, что страна движется в неверном направлении. В самом финальном «пункте назначения», к которому формально движется Молдавия, то есть в Европейском союзе, считают иначе и называют
Молдавию «историей успеха». Своего успеха.
В бесконечной череде «маленьких, но гордых» стран Молдавии тоже как бы нет. Гордость не является безоговорочно броской чертой этой страны. Непостижимые для европейских современников победы молдавского «господаря» Стефана Великого над превосходящими армиями турок в XV веке не стали героическим государствообразующим «мифом». Стефан — Штефан — в Молдавии повсюду, от памятников до наименований центральных улиц, площадей и изображений на купюрах. Но, тем не менее, из всех известных его качеств ценится не столько мужество, сколько смекалка, остроумный расчёт, способность провести превосходящие силы противников — Турцию, Польшу, Венгрию, Крымское ханство и, в конечном счёте, умение договариваться с ними же. Последующее превращение Молдавии в турецкий «протекторат» сформировало иные запросы тогдашней элиты. «Героический Стефан» был помехой боярству, погрязшему в нескончаемых престолонаследных скандалах. В стране сформировался настоящий олигархический режим, избирающий господарей. Но, в отличие от «польской вольницы», избранный господарь должен был в максимальной степени не только отвечать запросам избирателей-олигархов, но в первую очередь нести ответственность перед Турцией. Было это не просто, Стамбул часто уличал «избранников» в заспинных антитурецких интрижках с Польшей и Россией и время от времени их либо порол, либо казнил.
Турецкую Порту меньше всего интересовало внутреннее устройство
Молдавии, её судопроизводство, право «казнить и миловать», способы взимания налогов, особенности населения и даже его вероисповедание. Всё это было внутренним делом господаря и бояр. Главное, что интересовало Стамбул, — внешняя политика, «вопросы войны и мира»
— и тут переходить красные линии для Молдавии было смерти подобно. Последний, кто это рискнул сделать, был одним из самых надёжных и доверенных представителей Порты
— Дмитрий Кантемир, тем не менее заключивший тайный договор с Россией о переходе страны под длань русского императора. Но «Прутский похода» Петра Первого в 1711 году завершился провалом. Россия не приобрела Молдовы, потеряла Азов, зато сам Дмитрий Кантемир стал первым русским учёным, получившим звание члена Берлинской Академии наук.
После этого Турция прекратила «демократические эксперименты» с избранием молдавских господарей. Их стали в Молдавию присылать прямо из Стамбула, в основном из аристократического и купеческого греческого квартала Фанар. И уже надолго под властью «фанариотов» Молдавия оставалась просто маленькой и совсем уже не гордой. Хотя и тут всё оказалось «не слава Аллаху»! Спустя 110 лет потомственный фанариот, внук и сын господарей и по совместительству русский генерал Александр
В России давно сложилось своё отношение к Молдавии, ещё с начала XIX века. Общий рефрен всех оценок — воровская, мракобесная власть и добрый, покладистый, терпеливый, но очень несчастный народ. Столь нелицеприятные формулировки можно отыскать в записках Свиньина, Накко, Савицкого, Вигеля, Гартинга, Вельтмана, то есть отборных русских сановников и аристократов, вдруг сделавшихся на бессарабско-молдавской почве чуть ли не карбонариями. Вот, что пишет о молдавской элите начала XIX века отнюдь не славившийся заметным вольнодумством Павел Петрович Свиньин, первый издатель «Отечественных записок»: «Система молдавского правительства, основанная на коварстве, грабительстве и насилии, имела величайшее влияние на характер бояр молдавских. Не полагая, чтоб качества сии были у них врождённы, должно признаться, что вообще они весьма искательны, горды перед низшими и низки пред теми, кто их выше; корыстолюбие не почитается у них пороком и все способы к обогащению для них святы и возможны».
Критический запал русских аристократов в отношении молдавского боярства не ограничивался лишь утрированным цивилизационным снобизмом, едкими комментариями и мемуарами. В условиях, когда в течение нескольких столетий единственным Западом для Молдавии оставалась Турция, крепостническая Россия отметилась в Молдавии в качестве главного вестернизатора, экспортёра западных традиций и гражданских свобод — от французской моды и французских школ до законодательства. Никакого экспорта «самобытных» русских традиций из гремучей смеси «самодержавия, православия и народности»! Напротив, для завоевания авторитета на Балканах, для упрочения симпатий среди молдаван и валахов Россия не чурается использования прямо противоположной, по сути враждебной идеологической триады — Libert'e, 'egalit'e, fraternit'e. В отличие от Турции, Россия игнорирует мнение молдавских «аристократических, боярских» элит и всё больше работает через их голову, непосредственно с населением. Достаточно упомянуть о миссии графа Павла Дмитриевича Киселёва, который в статусе командующего российских войск в Валахии и Молдавии, в период всамделишной «николаевской реакции» сумел разработать и внедрить в этих странах самые настоящие конституции. То есть именно то, что невозможно было помыслить для самой России, за что можно было отправиться в Сибирь вослед декабристам, русское самодержавие, повинуясь странной логике «двойных стандартов», утверждало в Молдавии и Валахии. Конституции назывались «органическими регламентами», и в них предусматривалось — и разделение властей, и наделение землёй безземельных батраков, и введение парламентского правления. Цыгане вообще получали права «личности», о которых русские крепостные из какой-нибудь Орловской губернии в это время могли лишь мечтать. И все эти нововведения проводились Киселёвым не только в напряжённой полемике с собственным правительством, но и с местной боярской элитой. «Я один должен защищать этих беззащитных людей против олигархии, жадной и буйной», — писал Киселёв в 1837 году.
Последствия активной реформаторской деятельности Киселёва во многом облегчили слияние Валахии и Запрутской Молдовы в новое государство — Румынию. Что же касается пруто-днестровской Бессарабии, то вплоть до 1918 года она продолжала играть роль «российской балканской витрины», местом освоения смелых и весьма удачных экспериментов в аграрном развитии этой части империи. Тут раздавались земли не только бежавшим из Турции болгарским, гагаузским, албанским переселенцам, но и колонистам из Германии и Швейцарии, тут плелись очередные революционные заговоры против Турции, из Кишинёва русская армия отправилась в 1877 году в свой освободительный поход в Болгарию, завершившийся независимостью этой балканской страны.
С 1918 по 1940 годы молдавская политическая элита вместе с самой Бессарабией оказалась в составе Румынии, где, вопреки некоторым ожиданиям, быстро превратилась во второсортное сословие. Статус и положение «чужих среди своих» не шли ни в какое сравнение даже с периодом российского имперского правления. Да и сам этот период очередного «возвращения Востока» с Запада запомнился лишь как одно сплошное бедствие, как сплошная порка.
Уже в 1920 году румынский писатель и адвокат Николае Коча восклицает: «Имеем ли мы право требовать от бессарабцев, чтобы они любили румын и не предпочитали им русских? Что сделали мы в течение двух лет румынского управления, чтобы привлечь к себе симпатии бессарабцев? Они имели свободную страну Русская революция дала им все права и все свободы. Что им дали взамен? Жандармов! Агентов сигуранцы! Всех бандитов из Старой Румынии!».