Лейб-хирург
Шрифт:
Завершив поездки, я отправил бригаду в Москву, снял парадный мундир и отправился в свой медсанбат. Еще в Минске договорился об этом с Михаилом. Хороший хирург там не помешает, а сидеть в Москве, когда врачи захлебываются от потока раненых, я не мог.
— Зажим!
Щелкнули стальные губки, пережимая сосуд. Осушить рану. Так… Осколок чиркнул по вене, надорвав ее, но не развалив пополам. Можно обойтись без стента, тем более что их нет — не завезли. Новинка проходит апробацию в тылу, даже там ее применяют немногие. Медленно работает санитарное управление, слишком медленно. Понимаю, что злюсь
Вот он осколок! Небольшой, с ноготь, зазубренный по краям. Был бы большой, операция не понадобилась бы. Осколок засел в миллиметре от сердца. Повезло унтер-офицеру! Щипцы… Осколок звякает о дно металлической кюветы. Теперь заштопать сосуд…
— Валериан Витольдович, отдохните! Дальше я сам!
Это Загоруйко. С Николаем Семеновичем мы сработались еще бытность мою командиром медсанбата. Ассистирует великолепно, понимает с полуслова. Сам хирург не ахти, но зашить рану сумеет.
— А другие раненые?
— Сами справимся, тяжелых не осталось.
— Зильберман сортировал?
— Да.
Если Миша, то можно верить, но все равно посмотрю.
— Хорошо, Николай Семенович, я пока покурю.
Выхожу из землянки. Март, солнце, но холодно. От стылого ветерка зябнут щеки. Но этот же ветерок несет запах свежести. Весна… Чиркаю спичкой и прикуриваю папиросу. Ароматный дым проходит по носоглотке, вымывая из нее запахи йода и крови. Курю, посматривая на поляну перед операционной землянкой. На ней несколько саней с ранеными. Все укрыты одеялами. Между саней ходят санитары с чайниками, из которых поят раненых. Порядок. Молодец, Миша!
Бросаю окурок в сугроб и иду к саням. Поднимаю одеяла, проверяю повязки и состояние пациентов. Выглядят неплохо, раны не кровят. Николай Семенович прав, могут подождать. А это что? У одних саней скандал: санитар ругается с раненым.
— Что за лай, Никифоров?
— Да вот, ваше высокоблагородие, — поворачивается ко мне санитар. — Ружье не отдает. Это ж лазарет, а не передовая.
Смотрю на раненого. Совсем еще юный казачок. Насупил брови и поджал губы, выражение лица упрямое.
— В чем дело, казак?
— Хорошее ружье, — бормочет тот. — Трофей. Германец из него коня подо мной убил и меня поранил. Чуть успел зарубить. Не отдам! Мое.
— Можно глянуть?
Казак мгновение колеблется, а затем откидывает одеяло. Рядом с ним на сене вытянулся массивный ручной пулемет со сложенными сошками. Ни фига себе! Он бы еще пушку притащил! Что за пулемет? Мадсен? Точно! Только у него такая сплюснутая с боков ствольная коробка с зарядной ручкой справа. Мой друг Жора отставной полковник и любитель стреляющего железа очень хотел заиметь такой в свою коллекцию. На мои подначки отвечал:
— Чтоб ты понимал, Игорек! Это первый в мире серийный ручной пулемет, до сих пор на вооружении стоит [18] . Надежный, как «Максим». А стреляет как! Послушай! — Жора включал компьютер и запускал ролик. — Это же песня! Прямо рокочет…
— Как зовут тебя, казак?
— Ефим.
— Я военный врач, коллежский советник Довнар-Подляский. Это как полковник у казаков. Обещаю, что никто не присвоит твой трофей. Но с оружием в медсанбат нельзя. Давай сделаем
18
Это действительно так. Используется до сих пор бразильскими полицейскими.
— Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие! Браты не кинут. Сдадут германские пушки и заедут.
— Вот им и отдам. Тебе еще в госпитале лечиться, а там точно заберут. Договорились?
— Не обмани, ваше высокоблагородие!
— Гадом буду!
Казак улыбается. Воспользовавшись моментом, Никифоров забирает пулемет.
— Тяжелый, зараза! — кряхтит.
А ты думал! Это не «калашников».
— Вот еще, — казак вытаскивает из сена подсумки с магазинами. Нет, точно на войну собрался! Никифоров, недовольно бурча, забирает и подсумки, затем тащит все в мою землянку. Склоняюсь над раненым. Что тут у нас? Сквозная рана бедра, но крупные сосуды, похоже, не задеты — на повязке небольшое кровавое пятно, которое уже подсохло. Еще бок… Похоже по касательной задело.
— Повезло тебе, Ефим! Раны не тяжелые. Через пару недель вернешься в сотню.
— Благодарствую, ваше высокоблагородие!
Шум мотора. Распрямляюсь и смотрю на дорогу. По ней, вихляя на снежных заносах, катит легковой автомобиль. Поравнявшись с расположением медсанбата, сворачивает к нам. Это кого принесло? Автомобиль замирает у саней, из него лезут наружу какие-то штатские с деревянными треногами в пальто с меховыми воротниками и такими же шапками. Последним выбирается незнакомый офицер в шинели и фуражке. Это чего он так форсит в мороз? Оглядевшись, офицер направляется ко мне.
— Здравия желаю! Поручик Крайнюков, сопровождаю репортеров столицы. Здесь, — он указывает на стоящих позади штатских, — господа из «Нашей нивы», а также оператор синематографа. Господин?.. — он вопросительно смотрит на меня. Понятно. На мне белый халат, погон не видно.
— Военный врач Довнар-Подляский.
Хватит с него.
— Мы прибыли, чтобы запечатлеть героический труд наших санитаров и врачей.
— Почему именно к нам? Или случайно завернули?
— Никак нет, господин Довнар-Подляский! Из штаба фронта направили. У вас лучшие результаты в лечении: самая низкая смертность среди медицинских учреждений фронта. В Минске хвалили. Говорят, раненых из шестнадцатой дивизии привозят хорошо прооперированными, переделывать за малым числом ничего не нужно.
В самом деле так или в штабе решили прогнуться? Знают, что я здесь? Хотя вряд ли. Не такая я величина.
— Нам нужно снять, как трудятся врачи.
— Я здесь не командую, поручик. Подождите. Сейчас позову коллежского асессора Зильбермана. Но если он за операционным столом, придется подождать.
— Мы располагаем временем, господин Довнар-Подляский.
Поворачиваюсь к операционной землянке. В этот миг сверху доносится стрекот мотора. Задираю голову — самолет, вернее, аэроплан. Наш или немецкий? Последний — вряд ли, с началом наступления я их не наблюдал. Отогнали наши «парасоли» немецкие этажерки. Да и что делать немцу в нашем тылу? Наши продвинулись далеко, раненых везут долго. Михаил говорил, что не сегодня-завтра перебазируемся ближе к фронту. Остановка за подходящим помещением, его сейчас ищут…