Лгунья

Виндзор Валери

Мадмуазель Доминик Вайрак, отрекомендовавшись «путешествующей актрисой», сказала полиции, что нашла эти кредитные карточки в сумке, обнаруженной, по ее утверждению, на автостоянке возле ресторана примерно в девяти километрах от места, где была найдена одежда. Сумочка валялась на виду и явно была выброшена, сказала она. Она яростно отрицала обвинение в краже. Отрицала она также и то, что когда-либо видела англичанку, которой принадлежали эти кредитные карточки.

Patronne, хозяйка ресторана, вспомнила двух иностранок, заходивших поесть в пятницу вечером, но она была уверена, что они немки. Полицейский показал ей фотографию с паспорта пропавшей женщины. Она сказала, что не может сказать наверняка: может, это она и

есть, но, честно говоря, она была слишком занята, чтобы смотреть по сторонам, и в любом случае она уверена, что эти две женщины были сестрами. Полицейский спросил, почему она так решила. Они сами сказали?

Нет, ответила хозяйка.

Они были похожи?

Нет, но сестры не обязательно похожи, правда? Нет, здесь дело в другом, но в чем именно, она сказать не может. В любом случае они не были англичанками. Это были немки. Дочь patronne, которая их обслуживала, это подтвердила. Они из Арнема, сказала она.

Тогда, может, одна из них и украла сумочку англичанки, спросил полицейский.

Возможно. Они вели себя очень странно.

В каком смысле странно?

Patronne объяснить затруднилась. Видимо, это заявление основывалось на том факте, что они много смеялись.

Полицейское расследование сразу переместилось в район Лиможа. Были обысканы реки и пруды. Пресса в течение нескольких недель проявляла нездоровый интерес к результатам поисков.

В этом белом месте, где я себя обнаружила, я тихо плыла по течению. Я улыбалась и держала руки сложенными на груди. Мои волосы плыли следом. Издалека доносился неясный звук. Я так и не поняла, было ли это хоровое пение или какой-то оркестр. Кажется, я не связывала этот звук с музыкой. Кажется, я вообще ни с чем его не связывала. Просто он был почти невыносимо прекрасным. Иногда мне казалось, что у меня что-то болит, но я не была в этом уверена. Я не знала, боль это на самом деле или глубокая печаль, или это имеет какое-то отношение к природе самого звука, но возникало это всегда ненадолго.

Однажды я услышала, как голос отчетливо произнес: «Мисс Масбу?» – но я находилась так далеко, что даже не могла собраться с мыслями, чтобы ответить. И вообще, это не мое имя, зачем же отвечать? Обращались не ко мне. У меня совсем другое имя. Я пыталась вспомнить его, но не могла. Это не имело значения. Оно мне было не нужно.

В другой раз, когда я тихо плыла по длинному, заросшему тростником ручью, я без всякого предупреждения очутилась на каменистой отмели: спину оцарапали колючие камни, зазубренные, острые как бритва, выступы скал. Внезапная мучительная боль пронзила все тело от шеи до ступней. Я вскрикнула. Я была в ярости. Но потом услышала вдалеке звук, похожий на пение, и ручей постепенно становился все глубже и глубже, пока не превратился в темный пруд, я снова мягко плыла сквозь струящиеся водоросли, и вода согревала меня и баюкала.

Однажды, помню, поймала обрывок мысли, имя: Тони. Но оно для меня ничего не значило, и я его отпустила, оно отцепилось и уплыло от меня прочь во тьму воды и там утонуло.

Это было очень приятно – бездумное, расслабленное состояние, ощущение бесконечного дрейфа. Я была счастлива. Я лежала почти на дне глубокого пруда, все течения остались выше, выше осталась даже сама возможность движения, а я спокойно отдыхала на ложе из легких водорослей, сонно паря во времени, и вдруг неожиданно и совершенно против желания начала подниматься, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, – меня стремительно тащило вверх сквозь толщу воды. Что-то силой заставило меня преодолевать гравитацию, и боль от этого была невыносимой. Я этого не желала: мне хотелось и дальше плыть по течению со сложенными на груди руками и развевающимися в воде волосами. В гневе оттого, что меня побеспокоили, я лягалась, махала руками и сопротивлялась, но продолжала свой головокружительный подъем по спирали. Я открыла рот, чтобы закричать,

но в него хлынула вода. Я стала отплевываться и закашлялась. Нестерпимая боль разрывала все тело. Мне показалось, что я сейчас взорвусь. Послышался звук разбиваемого стекла, и я выскочила на поверхность, как пробка из бутылки, и шлепнулась на кровать, горячую как печка.

Я лежала в просторной белой комнате, в комнате с высокими стенами, отлого уходящими вверх, в вечность, в комнате, такой же неизмеримо огромной, как моя боль. Мне даже показалось, что эта комната и есть моя боль, так точно она повторяла границы ее владений. Женщина в черном отделилась от двери и направилась ко мне, и каждый ее шаг из далекого далека был для меня смертельной мукой. Я закрыла глаза и сосредоточилась на желании плыть по течению. Или парить в воздухе. Что угодно, лишь бы не эта невыносимая плотность пространства.

– Doucement [40] , – мягко сказала женщина. – Doucement.

Я открыла глаза и постаралась сфокусировать на ней взгляд, понять, кто она, но эти усилия меня утомили. Она взяла меня за запястье. Оно вяло висело где-то вдалеке, будто мне не принадлежало. Провода и трубки отходили от запястья к далеким аппаратам. Я всхлипывала от боли, как дитя, будто эти всхлипывания, могли заставить какого-то могущественного волшебника пожалеть меня и избавить от боли. Я звала маму, давно покоящуюся в земле. Я хотела, чтобы кто-нибудь принес бутылки с горячей водой и унял боль, но никто не шел. Я плакала потому, что, несмотря ни на что, была здесь (секунды тянулись одна за другой, а я все еще была здесь); потому, что я потеряла способность слышать тот прекрасный звук и плыть по течению; потому, что не могла вынести столько боли.

40

Тише (фр.).

Много позже появился человек в белом.

— Добрый вечер, – сказал он. – Как вы себя чувствуете?

Он говорил по–английски, но это не помогло. Слишком много времени уходило на то, чтобы до меня дошел смысл слов; они так странно наслаивались друг на друга. «Как вы себя чувствуете?» – какое абсурдное и трогательное сочетание звуков. Я повторила их про себя.

Как я себя чувствую? Я чувствовала себя каждой частичкой кожи, ушами, горлом, языком. Чувствовала себя внутренностями, костями, волосками на руках…

Он коснулся моей руки.

— Мисс Масбу? – позвал он. – Вы очнулись?

— Нет, – сказала я, имея в виду, что меня зовут не Масбу.

Он сел. Стул шаркнул по паркету, от этого звука у меня даже зубы заныли.

С минуту он сидел молча. Мой взгляд медленно фокусировался на нем.

— Вы помните, что случилось? – спросил он чуть погодя.

Я хотела заговорить, но произносить слова оказалось трудно. Единственное, что я смогла выговорить, было «нет».

— Вы попали в аварию, – объяснил он. – Простите, конечно, я должен был представиться. Доктор Верду. Ги Верду, – говорил он медленно, словно понимая, как мне трудно. – Авария на дороге, – сказал он. – Вы сидели за рулем машины, которую взяли напрокат в Кале. Это вы помните?

— Нет, – сказала я, имея в виду, что никогда не брала напрокат машину в Кале.

— Лопнула шина. Вы потеряли управление.

— Да, – сказала я. По крайней мере, в этом он не ошибся.

Он, похоже, остался доволен. Похлопал меня по руке.

Совершив неимоверное усилие, я попыталась задать вопрос.

— Девушка… – начала я.

— Мисс Хьюис. Да. Она была… – Он замолчал и откашлялся. – Вы ее знали?

— Нет, – сказала я, доведенная до изнеможения всей этой чепухой, нагромождением ничего не значащих слов. Что еще за мисс Хьюис? О ком он, черт побери, говорит? Он, наверное, спутал две разных аварии. – Нет, нет… Нет…