Лгунья

Виндзор Валери

— Ты никогда ничего не предложишь! Почему ты никогда не берешь инициативу на себя?

И тогда я предложила вместо кино пойти прогуляться.

— Прогуляться? – спросил он. – Куда? С чего это тебе приспичило гулять? Я не люблю ходить пешком.

— А я люблю, – сказала я. И мы снова пошли в кино.

Однажды я попросила его не приезжать на выходные, отложить встречу до следующего уикенда. Наверное, он мне немного наскучил. Хотелось провести выходные одной. Его реакция меня напугала. У него был такой вид, словно я его ударила.

— Ты не хочешь, чтобы я приезжал? – спросил он. Потом надулся. Потом взорвался. Обвинял меня во фригидности, говорил, что я эгоистичная сука, что я ему лгу. Возможно, так все и было. Мне всегда было трудно защищаться в спорах с Тони, так как в главном я с ним была согласна. А если не

соглашалась, то только потому что его обвинения были настолько абсурдны, что я просто лишалась дара речи. В общем, после этого разговора мы обвенчались.

Много лет спустя я спросила его об этом.

— Помнишь, тогда, в Ковентри, – сказала я. – Почему ты хотел со мной увидеться еще раз?

Вопрос его разозлил.

— Наверное, потому, что ты мне нравилась. А почему еще люди хотят с кем-то снова увидеться?

— Но чем я тебе нравилась?

— Не знаю. Много чем.

— Так, может, это было сексуальное влечение? – спросила я. Только не дружеские чувства. Не то чтобы мы разговаривали часами, забывая о времени, рассказывали друг другу о своей жизни, смеялись вместе и сочувствовали друг другу; мы не открывали никаких тайн о себе – возможно, были слишком молоды, чтобы знать о них. Так что же мы делали? Ходили в кино. Проводили уйму времени за поцелуями или в постели в дешевых отелях, что быстро мне надоедало, хотя никогда не хватало духу в этом признаться.

— Ну да, отчасти сексуальное влечение, – сказал он. – Но не только.

— Что же еще?

Он был очень подозрителен.

— Что ты хочешь узнать? К чему все это?

Да к тому, что я не могла поверить, просто не могла поверить, что он нашел во мне хоть что-то мало–мальски привлекательное. Тело мое всегда приводило меня в ужас: я считала его отвратительным. Я заподозрила (на основании журналов, бережно хранимых Тони на дне шкафа под спортивной сумкой), что чувство, которое он на самом деле испытывал к моему телу, было сродни презрению, и это его возбуждало. Это я могла понять.

Я тоже презираю свое тело. Невыносимо видеть себя в зеркале голой. Я всегда была вдвое толще, чем бы мне хотелось, – за исключением тех мест, где как раз меня должно было быть много, – и слишком резко отличалась от всех этих фотографий на календарях Пирелли и соблазнительно распростертых девушек из журналов, которые Тони покупал и прятал. Так что не знаю – и никогда не знала, – что он во мне нашел. Подозреваю, что его привлекала моя пассивность. С самого начала наших отношений он понял, что имеет надо мной полную власть, и ему это понравилось. А кому не понравится? Он был очень молод. Разбирался только в машинах. Возможно, считал, что женщины и машины – это по сути одно и то же. Если и так, то не мне его судить. Думаю, я предоставила ему не слишком много доказательств, свидетельствующих об обратном.

— Ох, Мэгги, ради бога, – говорил он. – Ну чего ты теперь хочешь добиться? Я в тебя влюбился, понятно? А почему еще люди женятся?

О–о, по многим причинам. Среди которых любовь стоит далеко не на первом месте. Я его не любила, не припомню такого, хотя мысль о том, что он в меня влюблен, произвела на меня сильное впечатление. Я вышла за него потому, что в те дни так было принято, а еще потому, что боялась его расстроить. Все будет хорошо, убеждала я себя. Моей маме он нравится. И отчиму нравится. Он всем нравится. И мне нравится. И я знала, как мама обрадуется всей этой свадебной суете. Нет, вру. Это я радовалась. Мне нравилось быть в центре внимания – нравилось, что люди мне завидуют и не скрывают удивления; нравилось участвовать в важном ритуале, в котором я исполняю роль героини и символической жертвы. Но я никогда особо не задумывалась о том, что будет после церемонии. Здесь был предел моего воображения. Как будто это конец сказки. И жили они счастливо – на литературном языке это означает «Конец», пора закрыть книгу и ложиться спать. Я сидела нарядная в машине рядом с Тони и, помнится, подумала: это совсем не то, что я имела в виду. Хотелось остановиться и сказать: это ошибка, давай вернемся, пожалуйста! Я мечтала о свадьбе, конечно, мечтала, но не предвидела последствий: я думала, все кончится совсем по–другому, как-нибудь более красиво, более поэтично. Помню, я сидела в машине, смотрела на свои руки и с удивлением думала: неужели это мои руки, неужели это я. реальная я с этими вот странными белыми руками, сижу в «форде–кортина»

на пути к Уитби. «Что ж, вот ты и сделала это», – помню, сказала я себе. За Йорком начался дождь, и небо почернело. Мы ехали по ровным, мокрым дорогам. «Дворники» на ветровом стекле монотонно качались, раздвигая струи дождя. Меня переполняла такая печаль, что перехватывало дыхание.

Тони положил руку мне на колено.

— Ты счастлива? – спросил он.

Я улыбнулась и кивнула, потому что не могла говорить. Так дальше и пошло. Чем больше я в себе сомневалась, тем более самоуверенным, в той же пропорции, становился Тони, он был прямо набит этой самоуверенностью, как плюшевый медведь – опилками. Однако целых шестнадцать лет мы ухитрились прожить довольно счастливо. По крайней мере, всем так казалось. Особенно мне.

Я лежала на кровати, не в силах пошевелиться, парализованная тем, что мне внезапно открылся доступ к памяти, и строила отчаянные планы. Меня мутило. Как только войдет доктор Верду, мне придется попросить его связаться с Тони. Между тем необходимо придумать убедительное объяснение для Тони: почему я ловила попутку на дороге, ведущей на юг. Я прокручивала в голове фразы, торопливые, беспомощные фразы, которые оставались незавершенными. Зато мне отлично удавались язвительные вопросы, тонкие укоры, тяжелые паузы – бесконечная расплата, которая мне грозит.

Наконец явился доктор Верду, принес кипу английских газет.

— Я подумал, вы захотите что-нибудь почитать за завтраком, – сказал он.

Медсестры помогли мне принять сидячее положение, подоткнув меня со всех сторон подушками. Я была похожа на тряпичную куклу.

— Они немного устарели, – добавил он, извиняясь. – Вот… – он протянул мне «Дэйли мэйл», – самая свежая. Вчерашняя.

Меня поразила дата. Три недели просто выпали. Доктор Верду положил на кровать остальные газеты. Там оказалось две «Дэйли телеграф», «Гардиан» и «Сан». Я начала с «Мэйл». Странное ощущение – пропустить целых три недели, не знать, с чего начиналась половина описываемых событий, но страннее всего было обнаружить, что в мире-то почти ничего не изменилось. Я только что прочла о французской оппозиции козням какого-то исполнительного комитета или еще чего-то и переворачивала страницу, как вдруг на глаза мне попалась маленькая, расплывчатая серая фотография рядом с заголовком статьи. Я мельком взглянула на нее. Даже немного посочувствовала оригиналу этого снимка, кем бы он ни был: могли бы выбрать фото поприличней, подумала я. И вдруг у меня комок застрял в горле. Мне был знаком этот панический взгляд, это бледное, застывшее лицо трупа, прислоненного к плиссированной занавеске. Я прочитала заголовок: «Загадочное исчезновение англичанки остается тайной». Я пыталась сосредоточиться, заставляла себя медленно прочитывать каждое слово, но глаза мои метались по странице, как истеричные крабы, перескакивали через слова, упускали смысл.

«Французская полиция все еще обследует район Лиможа в поисках тела миссис Маргарет Дэвисон, 36–летней секретарши из Сток–он–Трент, которая исчезла три недели назад, находясь на отдыхе в Париже. Ее муж, Энтони Дэвисон, 39 лет, начальник отдела реализации и сбыта, вчера вечером сделал заявление по французскому телевидению, прося откликнуться тех, кто мог видеть его жену. Одежда миссис Дэвисон была найдена местным фермером в районе поисков».

Я лихорадочно просмотрела остальные газеты. Ни в «Телеграф», ни в кратких, на четыре колонки, сводках «Гардиан» ничего не было. На центральных страницах «Сан» я нашла фотографию Тони, он ссутулился, поднял руки к лицу, заслоняясь от камеры. Я поняла, что это Тони. Поняла сразу, еще до того, как прочла заголовок: «Энтони Дэвисон, чья пропавшая жена считается жертвой убийства на сексуальной почве».

Я долго таращилась на страницу, голова кружилась. Я не знала, что и думать. По иронии судьбы, благодаря какому-то чуду, то, чего я желала больше всего, вдруг стало возможным. Я перестала существовать. Я была никем. Маргарет Дэвисон, тридцатишестилетняя домохозяйка и секретарша из Хэнли, мертва. Так говорилось в газетах. Полиция ищет ее тело. В конце концов, подумала я – во мне пробудилась способность рассуждать, даже испытывать сострадание, – в конце концов, если ты пропала и считаешься мертвой в течение трех недель, значит, для Тони самое худшее уже позади. Дольше он не станет по тебе убиваться. Так зачем же снова его беспокоить? Оставайся мертвой.