Лгунья

Виндзор Валери

Это была до того соблазнительная, до того простая мысль, что я почти позволила себе поддаться соблазну. Почти. Вместо этого я закрыла газету, аккуратно сложила ее – созерцать сутулые плечи и прикрытое руками лицо Тони было слишком мучительно – и приняла разумное решение – рассказать правду. И к тому времени, когда вернулся доктор Верду. я как раз набралась храбрости это сделать.

— По–моему, я должна вам кое-что сказать… – начала я. но мне до сих пор было трудно справиться со сложной комбинацией слов.

— За дверью ждут полицейские, – сказал он. – Хотят с вами побеседовать.

Вообще-то

говоря, эти полицейские появились очень кстати, ибо у меня был шанс додумать фразу, которую я собиралась произнести, и не нужно будет повторять эти скучные объяснения дважды. Хотя если подумать, то мне и один раз не придется давать объяснений, потому что они меня тут же узнают. Уже три недели моя фотография из паспорта украшает стены каждого полицейского участка во Франции.

— Вы достаточно окрепли, чтобы с ними разговаривать? – спросил доктор.

— Да, – ответила я.

Полицейских было двое: один довольно высокий, лысоватый, в кожаной куртке, другой маленький, темноволосый. Маленький все время озирался, будто от скуки, и втягивал щеки. Он был похож на миниатюрную копию Алена Делона. Я сидела с газетой «Дэйли мэйл», открытой как раз на сообщении с моим фото, готовая, если понадобится, предъявить его в качестве доказательства.

Высокий и лысоватый представился. Я забыла, как его звали. И с самого начала стало ясно, что он меня не узнал. Его первые слова:

— Мари–Кристин Масбу?

— Прежде чем вы продолжите, я должна кое-что объяснить. Я вовсе не та, за кого вы меня принимаете, – сказала я.

Нет, не сказала. Зачем я теперь-то вру? Увидев двух полицейских, я тут же отчетливо поняла, что не собираюсь им ничего говорить.

— Мари–Кристин Масбу? – спросил высокий в кожаной куртке, и я не сделала ни малейшей попытки возразить ему. Почему бы на несколько дней не одолжить у Крис ее имя, покуда я не наберусь мужества? Ей оно уже не понадобится. Я решила не говорить им ни правды, ни лжи. Пусть они мне сами все скажут, думала я. Пусть сами решают. А у меня на коленях пусть лежит открытая газета – по крайней мере, хоть в чем-то я поступлю честно. Если они того пожелают, то смогут запросто увидеть снимок; смогут прочесть статью. Захотят – поймут. Я же буду соглашаться со всем, что они скажут. Это проще всего.

Высокий, лысеющий полицейский присел на кровать. Он понял так, что я двигалась к югу от Кале, верно? По–английски он говорил очень недурно. Могу ли я сказать ему, куда я направлялась, или у меня до сих пор проблемы с памятью?

— Нет, – сказала я. – Я очень хорошо все помню. Я ехала в Фижак.

По крайней мере, буду отвечать как можно правдивее, подумала я.

— В отпуск? – спросил он. Это даже не было вопросом. Он просто хотел, чтобы я подтвердила то, что он и так считал непреложным фактом, поэтому я ничего не ответила. Меня охватило приятное безразличие, словно все это происходило с кем-то другим.

— А как насчет вашей семьи? – спросил он. Я встревожилась.

— Какой семьи?

Полицейский взглянул на меня с удивлением. Мы тупо смотрели друг на друга, как будто он употребил совершенно неподходящее слово. На секунду я вообразила, что под «семьей» он подразумевал Тони, а потом поняла, что речь шла, разумеется, о семье Крис.

— Вашей семьи, – повторил

он с легкой запинкой, словно заподозрил, что и в самом деле употребил неверное слово. – Есть у вас кто-то, кого мы должны известить?

Я покачала головой.

— Нет, – сказала я. – Никого.

Он протянул руку к маленькому, приятной наружности полицейскому, который вручил ему пакет.

— Мы попытались сделать запрос у британских властей, но они не сумели найти ближайших родственников. Есть у вас родные в Англии?

Я издала неопределенный звук и улыбнулась.

Он вытащил из пакета два паспорта.

— Подтвердите, если сможете, ваши ли это документы.

Он передал мне один из паспортов, открытый на первой странице. На странице справа была приклеена нечеткая фотография Крис. Я поняла, что это Крис, хотя с тем же успехом это мог оказаться кто угодно – кто-то очень молодой и серьезный, с некрашеными каштановыми волосами до плеч и пухлым лицом.

— Старая фотография, – заметила я.

— И не слишком хорошая, – сказал лысеющий.

— А мне кажется, неплохая, – возразила я.

Он смешался, а может, смутился.

— Нет, я хотел сказать, что она… – Он поморщился в поисках подходящего слова, и я ему помогла.

— Не слишком похожая? – подсказала я. – Да, давно это было. – Я взглянула на расплывшуюся дату штампа. Указала на то, что, когда делали снимок, я была намного моложе. И, правда, намного. На девять лет. Мне было двадцать семь, а Крис, стало быть, двадцать три. – С годами лица меняются.

Второй, невысокий, покачал головой:

– Les yeux, – пробормотал он. – Les yeux, ils ne changent jamais [43] .

— Трудность, конечно, с ростом, – лысеющий указал на графу, где рядом со словами «Рост/Taille было написано: «5 ф. 4 д.». – Пять футов четыре дюйма, – сказал он.

– Cent soixante-cinq centinmtres [44] , – сказал другой.

Они озадаченно на меня уставились, пытаясь на глаз определить мой рост.

Я пожала плечами и улыбнулась им. Мне было все равно. Пусть что хотят, то и думают.

43

Глаза… Глаза никогда не меняются (фр.).

44

Сто шестьдесят пять сантиметров (фр.).

— Здесь ошибка? – предположил лысеющий. – Сколько в вас? Cent soixante-quinze? [45]

— Пять футов семь дюймов, – сказала я. Они переглянулись.

— В паспортном столе ошиблись?

— А вы так и не исправили?

— Не подумала, что это может быть важно.

— И у вас никогда не возникало проблем с властями?

— Нет, – сказала я. – Никогда.

Они с недоверием качали головами, удивляясь недосмотру чиновников из паспортного стола.

45

Сто семьдесят пять? (фр.)