Лгунья
Шрифт:
— Мари–Кристин, – крикнула Франсуаза. – Ты там? Нам нужна миндальная наливка и коньяк.
После этого у нас не было шанса остаться вдвоем. И, слава богу, нет, правда, потому что меня смущало присутствие Гастона. Уезжая, он поцеловал меня как дядюшка племянницу.
— Позвони, – шепнул он мне в ухо.
У меня перехватило дыхание, словно что-то застряло в горле. Я подумала: может, и позвоню, ведь он был той связью с Ксавье, которую не стоит терять, и нам хорошо было вместе. Мы могли бы и дальше оживлять фантазии друг друга. Я стояла рядом с другими и тупо улыбалась, пока машина не скрылась за воротами. Он не оглянулся, не помахал. Я понимала, его все это убивало,
На следующее утро после похорон tante Матильда пришла ко мне в кабинет. Я уже ловила себя на том, что иногда безотчетно называю его «своим» кабинетом. Я сидела, задрав ноги на стол и листая интригующего вида книги о болезнях овец.
— Нам с тобой нужно проглядеть финансовые отчеты о состоянии поместья, прежде чем мы увидимся с адвокатом, – сказала она.
И села на стул напротив меня, мол, ты теперь у нас начальник.
— Мне нужен твой совет, – сказала она. – Ты в этих делах разбираешься.
— Нет, – терпеливо объяснила я. – Я не Мари–Кристин. Да это и не помогло бы. Она была обыкновенной секретаршей. Как и я. Остальное все сказки. Мы обе далеко не эксперты в области финансовых отчетов.
— Секретаршей? – последовала долгая пауза, пока она переваривала услышанное. – И за это теперь сажают в тюрьму? Кем она еще была?
— А вы уверены, что хотите это знать?
По ее губам пробежала мимолетная, напряженная улыбка.
— На данный момент меня больше интересуешь ты. Если ты так держишься за то, что называешь правдой, то придется уведомить об этом адвоката. – Она вздохнула и встала. – И это повлечет за собой целую кучу проблем, – пожаловалась она. – Конечно, – заметила она уже в дверях, – есть твоя правда, и есть правда Ксавье.
— Нет, – сказала я. – Правда только одна.
— Ты уверена? – И прежде, чем я успела ответить, она добавила: – Немного высокомерно – утверждать, что твоя правда – единственно верная, не так ли? И навязывать ее всем остальным только ради того, чтобы почувствовать себя чище, невиннее? Не стоило начинать то, что не можешь закончить. – Она медлила в дверях. – Во всяком случае, – сказала она официальным тоном, – доложи мне о своем решении как можно скорее.
Я размышляла. Насколько дорог мне Ружеарк? Стоит ли он страданий и мук, и всего, что последует за моим решением в пользу Ружеарка? Конечно стоит, без вопросов. Я бы приняла лишения с радостью, если бы дело было только в этом. Но все не так просто. И чего я никак не могла сделать – ни ради Ружеарка, ни даже ради Ксавье, особенно ради Ксавье. – это остаться Крис Масбу. Мне казалось, что мой самый главный долг перед Ксавье – набраться смелости скинуть маску, выбросить за борт все присвоенные имена и начать с начала.
Итак, я сидела в своем кабинете, положив ноги на свой стол, и долго размышляла, пока не приняла решение.
Однако есть в принятии решений и другая сторона. Дело в том, что люди начинают вести себя совсем не так, как ты ожидала. Они выбивают почву у тебя из-под ног, беря инициативу в свои руки.
Я
— Кому-нибудь нужен «рено»? – спросила я. Никому.
— Хорошо, а то мне нужно в Фижак, – сказала я. – В банк. Я ненадолго.
— Осторожней там, – сказала tante Матильда. Она имела в виду нечто большее, чем мы обычно подразумеваем под этим напутствием.
Я была осторожна. Даже более чем. Но возле банка никто не поджидал Крис в засаде, чтобы арестовать. И никого хоть немного похожего на Тони рядом тоже не оказалось. Я сделала все необходимые дела и была дома еще до обеда. Я вернулась как раз вовремя – надо было переговорить с сомнительной личностью, которая доставляла упаковочный материал для сыров, и обсудить, как накладывать шведскую смолу на ногу овце.
В этот день замок открылся для посетителей. Была среда, и дел у всех было навалом. Селеста повезла детей в город на урок музыки; tante Матильда отправилась к будке у ворот с кассовой коробкой и рулоном билетов; Франсуаза была сегодня гидом. Я планировала сходить на ферму, но, выйдя на солнце, увидела туристов, группками слоняющихся по двору в ожидании двухчасовой экскурсии. На резной каменной вазе, положив ногу на ногу, восседал Мэл.
— Привет, – сказал он, когда я поравнялась с ним. – Как жизнь? Слышал о твоем дядюшке и сочувствую.
Я страшно злилась: это я собиралась застать его врасплох, а не наоборот.
— Я же предупреждал, что явлюсь как-нибудь на экскурсию, правда? – приветливо сказал он. – А нынче утром проснулся и подумал: почему бы и нет?
Я слышала, как Франсуаза собирает народ.
— Герани-то совсем сдохли. – заметил он. – Надо было поливать. – Он вынул из кармана блокнот и поддернул рукава модного мешковатого пиджака. – Вот что я захватил с собой. Чтобы набросать списочек вещей, на которые у меня есть потенциальные покупатели.
Я его ненавидела. Ненавидела его напускное равнодушие, его бесцветность, его обаяние, уверенность в том, что я его испугалась, его бежевые брюки, легкий, изящный загар на отвратительно гладких руках, ненавидела, как падают на лоб его волосы, ненавидела его неизменно модные темные очки. Он был мне до того противен, что меня подташнивало. И я презирала Крис за то, что она поддалась на его обман или – того хуже – не поддалась и тем не менее якшалась с ним так долго.
— Ничего не продается, – холодно сказала я.
— Неужели? – улыбнулся он с мальчишеским удивлением. Мальчишеское удивление он изобразил весьма удачно. Потом заговорил, понизив голос. Если бы он не вызывал у меня отвращения, я бы приятно удивилась такому разнообразию методов.
— Какая жалость, – капризно шептал он, – а ведь вы задолжали мне, леди. Двадцать штук задолжали. И, учитывая сложившиеся обстоятельства, ты теперь можешь себе это позволить. Какая умная девочка, а! У меня просто слов нет, чтобы выразить свое восхищение.
— Возьми и сам наведи справки, узнай, могу ли я себе это позволить, – сказала я.
— Навел, навел, – мурлыкнул он. – Ты, похоже, сидишь на парочке миллионов фунтов – весь этот антиквариат и картины, и все прочее стоят не меньше. Так что двадцать тысяч для тебя небольшая потеря, так ведь?
— Я же сказала. Ничего не продается.
Его гладкое, почти бесцветное лицо стало жестким, будто покрытым эмалью.
— Думаю, мы друг друга неправильно поняли. Тогда я по–другому тебе скажу…
К нам нерешительно подошла Франсуаза. Я была так ей благодарна за то, что она прервала нашу милую беседу, что поприветствовала ее с излишней пылкостью, чем неимоверно смутила. Она отшатнулась и нервно поправила очки.