Лица
Шрифт:
Жени открыла глаза и повернулась к будильнику: как и каждое утро, в одно и то же время даже без звонка — 5.56. Она все еще улыбалась сну, но образы уже начинали растворяться.
Она потянулась. Хороший сон. И смысл его ясен. Через несколько недель она получит диплом — достигнет вершины после долгого подъема по склону: двенадцать лет назад она поступила в медицинскую школу и уже восемь лет занималась врачебной практикой.
Она завершала ее в новом Амстердамском университетском госпитале на Второй авеню. Эли сдержал слово, и во время обеда через шесть недель после их первой встречи, Жени рассказывала ему,
Что она станет делать после аттестации — Жени еще не знала. Когда-нибудь обзаведется собственной практикой, но сейчас для этого у нее не было денег, а в долги залезать не хотелось. Бывшие коллеги предлагали принять участие в их делах, но она чувствовала, что такой компромисс не сможет ее удовлетворить. Она могла остаться там, где работала, или перейти в другой госпиталь в Нью-Йорке, но после восьми лет Жени жаждала перемен.
— Я просто в затруднении, — говорила она Эли. — Мне повезло: предлагают так много мест, но я никак не могу выбрать.
— Это не везение, — поправил ее Эли. — Когда-то я тебе уже говорил, что ты нашла свое место в жизни, а из тех мест можешь выбирать любое.
Ей предлагали преподавательскую работу. Это была бы перемена, и она высвобождала время для исследований. Жени подмывало согласиться, но, по сравнению с другими местами, здесь платили достаточно мало, а основная ее цель была собственная практика.
Она одевалась в предрассветных сумерках и вспоминала обрывки своего сна. Классический пейзаж — искусственный, но ничем не украшенный. Ни одного человека, кроме нее самой. Неужели на вершине ей придется постоянно оставаться одной? Изолированной от других, в довольстве и созерцании собственного совершенства?
Жени получила из Загреба письмо от Пела. Перед квалификацией он слал ей наилучшие пожелания. Сам он был доволен работой и вскоре собирался в командировку в Брюссель, Женеву и Париж. Он был бы рад узнать что-нибудь о ее семье. Но несмотря на близость к советскому блоку, несмотря на то, что многие из его знакомых часто ездили из Югославии в СССР, выяснить удалось очень немногое. Физики назвали бы это «отрицательным результатом». «Никто и понятия не имеет, где находится твой отец. Ходят слухи, что он: 1) на Украине работает на бензоколонке; 2) крестьянствует в Сибири. Не очень ободряющие сведения, я понимаю. Он стал абсолютно безликим и не проживает нигде. Но я уверен, что он жив.
О Дмитрии я узнал, что он работает в институте. Он физик, но преподавать ему не разрешают из-за его непатриотических (читай, диссидентских) взглядов. Поскольку, если он и публикует статьи, то не под своим именем, установить институт, где он работает, не удается.
Я не оставляю попыток и сообщу сразу же, если удастся что-нибудь обнаружить. А пока шлю тебе свою любовь».
На Тридцать четвертой стрит Жени села в автобус, направлявшийся к госпиталю. Она проснулась счастливая, с чувством выполненного долга, но жизнь будет продолжаться и после квалификации. Будущее представлялось ей туманным, и она оказалась совсем одна. Наверное, как и отец, как и брат. Все Сареевы одиноки, хотя никто из нас не выбирал одиночества.
В десять вечера
Ветер развевал ее волосы на вершине. Она оторвала глаза от блеклого города, скользнула взглядом по долине и посмотрела на вершину соседней горы. Она была той же высоты, что и первая, но поплоще, было больше места, чтобы стоять. Вершина возвышалась над кронами деревьев — гладкая и белая. Из долины доносился звук колокола, свадебный перезвон с колокольни церкви. Звон стал громче, и на соседней горе Жени различила две фигуры. Невеста закутана в тафту, которая ниспадала к подножию. Бой колокола все приближался, становился настойчивее, раздавался под самым ухом…
Жени сняла трубку.
«Должно быть, телефон звонил трижды», — решила она, мотая головой, чтобы стряхнуть сон. Потянувшись к прикроватному столику, она включила лампу: семь минут четвертого утра.
— Доктор Сареева, — сказала она в микрофон.
— Мой долг сообщить тебе, товарищ доктор, что твой день рождения только что начался. Так что прими поздравления.
Потребовалась лишь доля секунды, чтобы узнать этот голос. Свадебные колокола замерли в пространстве, наряд невесты растворился в воздухе.
— Дэнни! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Три часа утра!
— А здесь полночь. Точнее, прошло семь минут нового дня. 10 мая — годовщина твоего славного рождения.
— Я и забыла, — сегодня ей исполнялось тридцать два года. — Ты где?
— На противоположном берегу, где Тихий океан вовсе не оправдывает своего имени и швыряет разъяренные волны на терпеливые пески. Я тебя люблю, Жени.
Она усмехнулась:
— Ты напился.
— Весьма вероятно, что это сущая правда, — серьезно ответил он. — И тем не менее, я тебя люблю.
Жени зажала трубку между ухом и плечом и слышала в ней ритмичный пульс — звук волн, накатывающих на берег…
Он сделал ей предложение, написав его в небе, но буквы растворились в прошлом. Много лет назад, и ни одной весточки с тех пор. А сегодня в три утра он звонит по телефону.
— Я люблю тебя пьяный. Люблю трезвый. Ты свободна?
— Свободна?
— Разведена?
— Да.
— И ты не дала мне знать! Тысячи раз я собирался набрать твой номер. Тысячи раз сочинял в голове письма: такие умные, поэтические, романтические, но все кончающиеся печальной нотой, и я не мог переложить их на бумагу. Я ждал. Ждал все время этого магического слова, открывающего дорогу в рай, волшебного слова «развод». Слова, позволяющего русской и мадьяру соединиться в пространстве.
Жени не сдержалась и рассмеялась, выдав свою радость — слишком давно с ней никто так не разговаривал.
— С первой нашей встречи помню этот смех. Тогда ты убежала на химию.
— Ты был невозможен.
— Вовсе нет. Рассудительный, с расчетливой импульсивностью, я сразу же привлек твое внимание. Послушай, Жени, сегодня я наконец решил позвонить, потому что, во-первых, у тебя день рождения, и во-вторых, я намереваюсь добиться успеха. Шикарнейшие и богатейшие, как Крез, женщины молят о моей руке, а я сохранил ее для своего хирурга.