Личный враг князя Данилова
Шрифт:
— Пошли за вторым, — раздался голос лейтенанта, и стало тихо. Только лошадь, которую Данилов заприметил сразу, как только они вышли из здания госпиталя, негромко всхрапывала у коновязи.
Через несколько минут в повозку втолкнули еще одного связанного человека, сержанты залезли сами и подняли борт. Хлопнула дверца, потом раздался громкий рокот, и повозка покатила по дороге со скоростью драгунского эскадрона, несущегося во весь опор.
Данилов не сразу обратил внимание на соседа, но неожиданно, когда после очередного ухаба они встретились взглядами, Николай узнал «графа Каранеева». Вернее, французского лазутчика, который выдавал себя за графа. Встрепенувшись, Данилов хотел было закричать сержантам, что вот он, враг, но все события вчерашние и сегодняшние, вся непонятность ситуации так подействовала, что он решил промолчать. Недруг пока связан. Едем в штаб. Там и разберемся.
«Каранеев» же скользнул по Николаю равнодушным взглядом и, отвернувшись, стал смотреть на серое небо над задним бортом.
Повозка остановилась, снова хлопнула дверь, послышался голос лейтенанта:
— Выводи!
Борт открылся, и сержанты вытащили Данилова на дорогу, которая шла через лес, плотно подступающий к обочинам. Лейтенант бил смачно, не торопясь, вкладывая в удар вес. Сержанты придерживали под локти, не давая Николаю упасть.
— Ты, тварь, на кого руку поднял?! Ты, гнида, на НКВД поднял свой вонючий кулак! — все более и более распаляясь, повторял Клюк, нанося удары.
— Товарищ лейтенант, — робко заметил один из сержантов, — живым ведь приказано довести…
Клюк и сам понимал, что если арестованный не будет пригоден для допроса, то ему не поздоровится, но злоба, столько часов сдерживаемая внутри, еще душила его.
— Какое сегодня число? — спросил лейтенант, поднимая вверх голову Данилова.
— Четырнадцатое июля, — сержант был слегка удивлен вопросом.
— Запомни, сволочь! Сегодня будет самый страшный день в твоей жизни! — теперь Клюк обращался к Николаю. — Это еще только цветочки! Грузите!
Но злоба еще не ушла и требовала дальнейшего выхода. Взгляд из глубины кузова лейтенант почувствовал затылком. Обернувшись, увидел, что другой арестованный смотрит на него сощурившись, со слегка презрительной усмешкой на губах.
— Давай этого!
Сержанты не посмели ослушаться. Вытащив Луи, поставили его перед лейтенантом.
— Если ты меня ударишь, то не раз пожалеешь об этом.
Каранелли четко выговаривал слова. Нехорошая усмешка заскользила по губам Клюка. Медленно он достал наган. Ствол прошелся по щеке Луи, потом уперся под нос. Щелкнул взводимый курок.
— Пожалею, говоришь? И что же ты мне сделаешь?
Луи посмотрел на русского в блеклой зеленой форме. Неожиданно перед глазами встал Бонапарт, каким он видел его в день своего отъезда в Рим. Злое лицо, прищуренные глаза, губы, четко выговаривающие слова: «Так и скажи ему — сниму с шеи и засуну в зад. Обязательно именно так и скажи!» Во взгляде Каранелли мелькнуло воспоминание, не понятное никому, кроме него самого.
— Засуну этот пистолет в твой зад, — спокойно проговорил Луи, понимая, что у лейтенанта нет прав убить его.
— Вот как?
Особист аккуратно спрятал наган и всадил кулак в солнечное сплетение арестованного. Еще несколько ударов по обвисшему телу немного успокоили Клюка.
— Поехали! — бросил он и пошел к кабине.
Минут через пять экипаж неожиданно резко затормозил и начал пытаться развернуться. Сержант, высунувшись за ткань, некоторое время внимательно смотрел в поле, сменившее лес у обочины дороги, и вдруг громко закричал:
— Немцы!
— Что?! — другой сержант резко всполошился.
— Танки, немецкие танки!
Повозка продолжала дергаться на узкой дороге. Раздалось два сильных взрыва, потом еще один, такой мощный, что ощутимо дрогнула земля. Мгновенно в ткани и бортах появились дырочки, сделанные кусочками металла. Молча, без единого звука, безвольно развалился по доскам сержант. Кровь со лба стекала через открытый глаз на щеку. Экипаж потерял управление и медленно ехал поперек дороги, пока одно из колес не свалилось с обочины. Тогда он перевернулся в придорожную канаву, где и улегся колесами вверх.
Каранелли сумел вовремя сгруппироваться и первым вскочил на ноги. Коротким ударом ноги в подбородок он вырубил пытающегося подняться оставшегося в живых сержанта. Потом упал на спину, неуловимым движением просунул тело в кольцо связанных рук и снова вскочил. Теперь кисти были впереди. Кинжал, вытащенный из ножен на поясе у сержанта, в ловких пальцах легко справился с путами. Натужно заскрежетала дверца кабины, и Луи мгновенно выскользнул наружу.
Когда машина перевернулась, Данилов ударился головой, и теперь все происходящее было как во сне. Кто-то кричал снаружи, но Николай не мог понять о чем. Он то проваливался в темный колодец, то выбирался наружу, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь. Наконец это удалось. Перед глазами появился «граф Каранеев» с игрушечным ружьем в руках, тем самым, что висело за спиной у одного из сержантов.
— Ты жив, подполковник Данилов?
Голос глухой, еле слышный, будто в уши набилась земля. Глаза закрылись, и нет сил разомкнуть веки. Николай почувствовал, что сильные руки подняли его вверх. Но одновременно он провалился вниз на дно колодца.
III
Что-то мокрое текло по лицу, попадало в рот. Николай закашлялся, приходя в себя. Он лежал в траве под березой. Наклонившись над ним, Луи лил из ладошек воду, которую зачерпывал в огромной луже неподалеку.
— Ну что? Ожил? — Каранелли, увидев, что Данилов открыл глаза, сел, прислонившись спиной к другой березе, той, что стояла напротив. — Тяжел ты, подполковник, хоть и не богатырь с виду.
Луи сидел, откинув голову, и тяжело дышал. Николай тоже захотел сесть, но почувствовал, что руки по-прежнему связаны.
— Сейчас! — отозвался догадавшийся француз. — Времени не было, там такой единорог по дороге полз, что я предпочел сбежать в лес раньше, чем он подъедет.
Луи тяжело поднялся, перевернул Данилова, и тот почувствовал, что руки свободны. С огромным трудом Николай сел. Пальцы сначала робко, потом все сильнее начали колоть иголочки, от которых подполковник непроизвольно поморщился. Каранелли, вернувшийся на место, вдруг сказал: