Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Князья антские не менее встревожены тем, что творится на рубежах их земли, чем поселяне. Потому что творится неутешное, то, чего нельзя было ожидать в настоящий момент. Вон сколько лет живут в мире и согласии с Византией, заключили договор и придерживаются договора — не ходят через Дунай, не топчут лошади друг другу землю. Они анты, говорят, что и дальше так будет. А ромеи, значит, не верят, что так будет, обров зовут и сажают не где-нибудь, а напротив антов — в Скифии. Так напуганы вторжением склавинов, уверены, если пойдут через Дунай еще и анты, не выстоять им в землях между Дунаем и Теплым морем, или кто-то оговорил антов перед ромеями?
Было о чем беспокоиться, услышав вести с рубежей. Может
Тревога ускоряла время и гнала гонцов землями Тиверии, Уличи, на далекие Волынь и Искоростень, на Киев. Не разминулась они и с теми, что были известны среди росов и уличей, как беглецы из Тиверии, а то и просто беглецы, как именовали некоторые соседи. Прозвище это сначала возмущало отселенцев — это с какой же стати они беглецы? Но со временем привыкли к этому и угомонились. Полян и росов тоже не делят на одних и других. Уличи и тиверцы именуют их росами, а дулебы еще иначе — русами. Разве суть в имени? Важно другое: их, беглецов, не совсем обошла судьба, имеют землю-кормилицу и уютный приют среди своего славянского народа. Хотя, именно, переселение и первое время после переселения не всегда есть желание вспоминать. Да, нелегко далось им это переселение, как и всем, имеющим обжитые за полтора десятка лет земли. До конца дней своих будут помнить: были времена, когда хотелось заснуть и не проснуться.
Это только за годы грезилось: раз уж пошли с земли, должны отыскать еще лучшую — такую, что будет и кормилицей, и мироносицей. Чем ближе было к зиме, тем ненадежнее становились грезы. Долго, слишком долго и упорно преодолевали беспутье, лежавшее между нижней Тиверией и Росью, а пришли в Полянскую землю, собственно, на ее рубежи по Роси, пришлось остановиться и выпасать скот, пока князья переговорят и поразмыслят, как быть с отселенцами: идти дальше или здесь уже остановятся. Прошел день и еще день в этих размышлениях и переговорах, пришла пора, сказать всем: если не остановитесь и не позаботитесь о жилье, не заготовите сена лошадям, всей другой скотине, что имеете при себе, можете и сами погибнуть, и скот погубить. И поляне не советуют идти к радимичам, тем более на Ильмень.
— Пока дойдете, — говорили, — выпадут передзимние дожди, разольются реки, и воды их могут пересечь вам путь на Ильмень. А если и не пересекут, то задержат до белых мух. Где укроетесь от них, если на Ильмене не окажется убежищ? Заметьте, вас вон сколько, а скота с вами еще больше.
— Что даст нам Киев, поляне пороские, если сядем на рубежах их земли? Будет ли чем перезимовать, и где будет перезимовывать?
— На все, что хотели бы, уповать не приходится, — была отповедь тем, кого князь Острозор послал на разговор с отселенцами. — Однако и на произвол судьбы не оставим. Первое, что обещал князь Киева — дать землю, от которой будете иметь после добрый достаток. А еще обещает прислать в помощь вам поселян своих и возложит на них обязанность построить к зиме вместе с отселенцами хоть несколько пригодных для зимовки и обороны городищ. Остальные люди ваши пойдут на зимовку, как и на прокорм, по селениям Полянским. На это также будет повеление князя.
Богданка тянуло спросить, где будет земля, которую обещает князь отселенцам. Впрочем, не хотел выглядеть слишком заинтересованным.
— За это большое спасибо князю от всех нас, — зашел издалека. — Правда говоря, чего-то другого мы и не желаем. Одно хотим знать: какую повинность возлагает на нас князь за эту щедрость?
— Ту, что и на всех поселян своих: обрабатывать землю, жить на земле и защищать ее, когда посягнет супостат с чужого края.
— Ну, а земля, которой вознаграждаете нас, где она?
— В Заросье.
Богданко то ли не верил, то ли не мог понять, где это, и молчал дольше, чем прилично было.
— Там, где и сейчас мы?
— До некоторой степени. Если точнее, между росами и уличами. Будете по соседству с нами и недалеко от родичей своих тиверцев. Когда возникнет необходимость в помощи, за несколько переходов будете на Днестре.
Лучшего, казалось, и желать нечего. Прежде, сколько думали о поселении в земле Полянский, столько и страдали: если и окажут такую милость, то поселят не иначе как за Днепром, ближе к степнякам-асийцам, а скорби-беды, подстерегают всякого, кто решится быть им соседом. А князь Острозор, он, как рассудил: не выдвигает их, как щит свой на восток, поселяет между росами и уличами и, вместе с тем, не так уж далеко от Тиверии.
— А что скажут уличи и те росы, — обратился к посланцам княжой воли, — которые, пусть и редко, все же сидят на этой земле?
— Это беглый люд. Да и сколько его? Раз жить меж вами, то придется и повиноваться вам.
На том остановились, но тем не исчерпали своей беды. Князь Богданко — а он так и остался князем для отселенцев — начал с того, что объехал с предводителями тысяч подаренную Киевом землю и определил места для застройки: прежде всего — княжеского детинца, что будет началом стольного города, затем — городищ и сторожевых башен.
— Делю всю пущу, — сказал потом, — на десять вервей и посылаю в каждую из них по тысяче отроков и тысяче отроковиц. Кому какая выпадет, определит жребий. А уже, как определит, пойдете каждый в свою вервь и соорудите городище для верви. Обо всем остальном позаботимся, обживая пущу.
Они и пошли, движимые надеждами, и еще тем, что не одни идут, в помощь становятся ближайшие соседи из полян — росы. Но что они могли построить за короткое, как заячий хвост, передзимье? Единственное, что смогли, — возвели гридницы на месте будущих городищ, несколько теремов — для тысяцкого, сотенных, соорудили кое-какие укрытия для коров и лошадей. Далее последовали передзимние дожди, напомнил о себе морозко, и поселенцы с надроских окрестностей сказали им, переселенцам: «Достаточно. Больше не можем помогать вам. Свои дети и свой скот есть».
Оно вроде бы и так: зима вот-вот нагрянет. И все же, как им быть, бездомным?
То же сказали и тысяцкие, собрав всех на малое вече: что сделаем, друзья? В жилищах, что построили, может пересидеть зиму лишь половина. Слышали, не жить — пересидеть. Куда денем остальных? Пошлем на постой и прокорм к соседям в надроских окрестностях или положимся на то, что не все из нас будут сидеть, и будут греться у костра, и останемся вместе? Заметьте, пока одни будут отогреваться в гриднице, другие будут возиться возле скота, третьи будут добывать для себя и всех нас живность в лесу, стоять на страже. Пусть так и будет: зимовать будем в тесноте, зато вместе, или пойдем по чужим хижинам и на чужой хлеб?
Многим вспомнился тот момент, как неохотно шли росы на помощь, сколько было нареканий на князя своего за то, что насильно посылал их за Рось, поэтому многие заколебались: а не скажут то же, если не хуже, росы, когда попросимся к ним на постой! Ой, это же ведь какая мука, и какой стыд — идти и проситься! Это ведь не кто-нибудь — дети славянского рода, а у славян издавна было позором заглядывать в чужие руки, ждать от кого-то милости.
— Не посылай нас, тысяцкий! — первые почувствовали беду и отозвались отроковицы. — Что будет, то будет, зато будем среди своих. Молодые мы и сильные, как-нибудь перебьемся зиму.