Лиловые люпины
Шрифт:
— Дура ты, Плешь, тебе и наш четвертной впрок не пошел. Потому и гнала, что ты от меня шарахалась. Я такая: всегда хочу то, что не поддается. Я и мальчика себе такого выбрала, самого красивого, самого в с е г о из с е б я. Помнишь наш танцевальный вечер, в девятом, перед самой смертью Сталина, он еще пришел в бежевых брюках и в пуловере тоже бежевом, высокий такой. — Она, естественно, забыла тогдашнее слово «москвичка». — Уж танцевал он со мной, танцевал, отбиться не могла, потом провожать привязался. Да ты помнишь его, он ведь и тебя, кажется, разок поводил танго?..
У меня хватило ума не спорить и отмахнуться небрежно:
— А,
— Что дальше, нормальный ход дальше. Весь десятый с ним, с Володькой, прообщалась, потом вместе в Герценовский пошли, на втором курсе я Зориной и стала. Мальчик с девочкой у нас. Кончили вуз, я в РОНО работаю, а он… он по работе с вашим братом, писателем, дело имеет. Так ты мне зря мозги пудрила своими интервью и премьерами. Володька про вас всю подноготную изучил, и я о вас не без понятия. Вот ты поэтесса, известность, книжки, журналы, а я, районная методисточка, знаю, как ваш брат от всех зависит, всего трусит, концы с концами еле сводит. Ты ведь не на стихи же живешь? Понимаю-понимаю: то тут, то там птичка поклевывает. Пьески вон для ребятишек пописываешь, на Радио подрабатываешь, переводики твои с чучмекского нет-нет да и встречу, статейки. Заработка-то твердого — фиг. Это одни дураки считают, что писателям зарплату выдают за то, что они писатели, а меня не проведешь, у меня Володька.
— Где же твой Володя работает?
— Ну, это я тебе не имею права, а только будьте-здрасьте, где, в общем, ваш брат у них в горсти. Знаешь, Плешь, — она с женской открытостью вздохнула, — это ведь не сразу он куда надо устроился, много мне пришлось из него дури вытряхнуть. Бывало, на первых порах в постель соберемся, а он мне Блока читать. Мы не проходили, так я и без понятия, слушаю, как идиотка, потом ссориться начала, думала, он, того гляди, ноги сделает, боялась, разбежимся. Тогда я взяла и просчитала все наперед, думаю, мои проблемы, мне и решать. Ну и вытряхнула из него Блока и на эту работу его из учителишек переориентировала. С Блоком там нельзя, там машину нужно и дачу, и детей в английскую школу, теннис еще, две недели моря, две недели лыж. Теперь он о Блоке ни-ни, разве что блок «Мальборо», ты небось таких не куришь, ну да я и это из него вытряхну, дай срок, давно просчитала, — дороговато в месяц обходится. Хотя это мои проблемы, я уж с ними как-нибудь…
Я молча слушала ее уверенную исповедь, начиная с отвращением поглядывать на свой неуместный и немодный прикид и презирать свою никчемушную работенку, — тоже, еще и похвалилась ею, вот в лужу-то села! Как в 9–I, перед сознательным и активным комсоргом, я снова была ничто перед новоявленной современной Пожаровой-Зориной, давно сменившей свой школьный юморной набор условным и хлестким сленгом деловой дамы, а жгучие темные кудряшки — небрежной, но нерушимой волной золотистой прически. К моему изумлению, Пожар вдруг выдернула у меня из пачки сигарету и непринужденно закурила, откинувшись на спинку скамьи.
— А к тебе, Плешь, — сказала она, упрямо возвращаясь к прежней теме, — к тебе меня и весь девятый, и весь десятый, вплоть до аттестата, ты не поверишь как тянуло. Жаль, я с тобой с ходу, в рабочем порядке, не занялась, проглядела тебя.
— Да почему бы, Ира, тебя так уж ко мне тянуло? Погоди! Может, ты потихоньку сочиняла, вот тебе и хотелось со мной?
— Фигня, никогда я, как ты, запростулечку не выдумывала. Если и бывало что, так только для дела. Не до ваших мне было красот души и природы!
— А помнишь, как ты в девятом-первом про Абхазию рассказывала, про подземные пещеры горы Афон? Еще как красиво, девы так и млели.
— Постой-постой… Абхазия? Я там в жизни не бывала. Мы в Минводах жили, папу там, на минуточку, в полковники произвели. Он и ездил в Абхазию в командировку, а я девам передернула, будто сама по пещерам лазила. Класс-то заинтересовать требовалось, охомутать! Не понимаешь, что ли, так каждая новенькая делает! Ну, ладно обо мне, о тебе поговорим. У тебя дети?
— Нет, детей нету, — виновато ответила я.
— У тебя любовники?
Эта неожиданная светская вольность совсем смутила меня. Мне нечего было рассказать и о любовниках. Не о том же, как меня бросили нынче утром, с хладнокровной хозяйственностью прибрав в холодильник вчерашние объедки?..
Пожар, эффектно подымливая, еще ноншалантнее развалилась на скамейке, закинула ногу на ногу и спросила сожалеюще:
— Как же ты, без детей — и для детей пишешь? А муж есть?
Поощренная ее недавними откровенностями, я, как умела, посвятила ее в свое ни с чем не сравнимое семейное положение, при котором оказалась ни мужней женой, ни свободной женщиной. Как и следовало ожидать, это ее поразило. Кого хочешь поразило бы.
— А я тебе скажу, зря ты, Плешь, детей не завела.
— Он не хотел, как же я могла?
Она скосилась с презрительным сочувствием:
— Нет, совсем ты у меня без понятия. Тыж не брюликов добивалась, не норки, а чего тебе от природы начислено. Обмануть надо было, знаешь, так, в рабочем порядке. Сказала, что можно, что неопасно, и залетела, когтями-то он потом из тебя не выцарапает! А коли уж больно берегся, хахаля бы на это приспособила. Знаешь, х о р о ш и й левак укрепляет брак.
— Да ты что, шутишь?
— Шутки в сторону, о самом жизненном речь. Каждой сперва говорят, что насчет детей подождем да поглядим. Зорин тоже было нудил, вмиг обатьковала. Это, Плешь, может, только вам, поэтессам, и положено, чтобы все ненормально… А так каждой приходится ловчить, чтобы в старости, как ты, не остаться бесплодной смоковницей.
— Ты это из Библии? — изумилась я.
— Из Бублии! — передразнила Пожар. — Но никакая Бублия тебе не просчитает, сколько выгод — иметь детей! Первое — он, сколько ни отбрыкивается, к ребенку прирастает, ну и к тебе через него. Понимаешь, лезет это он к тебе под одеяло, а ты там горячая, пузо на нос, как медведица в берлоге, медвежонком про запас набитая. Любого медведя проймет. Второе — это твоя опора, дети-то, прочность, надежность, попробуй кто задень, ты за медвежонка — на дыбы! И третье, главное, — не для себя одной рожаешь, а для всей своей земли, для страны, — они, дети, всегда ей нужны. Вот и ты век нужна.
Все, все оказалось проспано, за что ни схватись: женская жизнь, литература, внешность. Я взъярилась:
— Слушай, Ирина, мы ведь старые. Как ты до сих пор не объелась этим примитивным комсоржеством, комсоргазмом своим?
Пожарова-Зорина заметно и непритворно вспыхнула от моего рискованного неологизма:
— Простите, Ника, когда мы сначала были на «вы», мне это как-то больше нравилось.
Мы встали, в ускоренном темпе прошли рядом невыносимое расстояние до выхода из сада и расстались.