Лишь одна музыка
Шрифт:
— Хорошо, — говорит Пирс примирительно, подходит и гладит сестру по плечу.
— На самом деле я с нетерпением жду продолжения, — говорю я.
— Правильный настрой, — отвечает Пирс.
— Меня в дрожь бросает от этого медленного начала фуги, — говорит Билли себе под нос.
— Вы так горячо все воспринимаете, мальчики, — говорит Эллен. — Вы не могли бы поменьше кипятиться? Тогда бы вам было менее нервно.
Мы молчим. Я встаю и выглядываю в окно, опираясь на батарею.
— Я беспокоюсь, будет ли скрипка
— Все будет хорошо, — успокаивает Эллен. — Все будет хорошо.
2.22
Сорок минут спустя нам аплодируют. Рубашка Билли мокра от пота. Однажды он сказал про до-диез-минорный квартет: «Ты отдаешь всего себя в первые четыре такта, и что делать потом?» Но он как-то нашел ответ на этот вопрос, и мы тоже.
Это произведение, после которого не может и не должно быть бисов. Четвертый раз нас вызывают кланяться на сцену, мы должны были бы оставить инструменты, но мы выходим с ними, как и раньше, и в этот раз мы садимся. Аплодисменты мгновенно стихают, как по взмаху дирижера. Шепот ожидания, потом тишина. Мы смотрим друг на друга, мы полностью сфокусированы друг на друге. То, что мы сейчас сыграем, не нуждается в нотах. Оно живет в нас.
За кулисами я немного перестроил Тонони. Сейчас я проверяю его почти неслышно и уговариваю скрипку не подвести.
Обычно Пирс объявляет бисы. Вместо этого он и остальные смотрят на меня и почти незаметно кивают. Я начинаю играть. Беру две первые ноты на пустых струнах, почти как если бы это был переход от настраивания инструмента к музыке.
Пока я играю несколько первых медленных нот, я слышу из разных концов темного зала вздох узнавания. После моих четырех одиноких тактов Пирс присоединяется ко мне, потом Билли, потом Эллен.
Мы играем первый контрапункт «Искусства фуги» Баха.
Играем почти без вибрато, держа смычок на струне, беря открытые струны, когда это естественно, даже если это значит, что наши фразы не точно повторяют друг друга. Играем с такой интенсивностью и с таким спокойствием. Я никогда не мог вообразить, что мы можем так чувствовать или так творить. Фуга идет своим путем, и наши путешествующие смычки следуют за ней, ведомые и ведущие.
Когда я подхожу к почти незаметной восьмушке, этой мелкой занозе, источнику моего волнения, Эллен, которая в этот момент не играет, немного поворачивает голову и смотрит на меня. Я могу сказать, что она улыбается. Нота эта — фа малой октавы. Чтобы ее сыграть, я должен был на тон опустить нижнюю струну.
Мы играем во вдохновенном трансе. Эти четыре с половиной минуты кажутся часами или, может, секундами. Передо мной встают малоупотребимые ключи оригинальной партитуры, и все наши голоса — нисходящие и восходящие, быстрые и медленные, параллельные и пересекающиеся, и внутренним слухом я слышу и то, что уже отзвучало, и то, что звучит, и то, что еще прозвучит. Я только должен исполнить смычком на струнах то, что уже у меня в голове, и так же Билли, Эллен и Пирс. Наши синхронные версии сливаются, и мы одно: друг с другом и с миром, и с тем давно исчезнувшим человеком, силу которого мы получаем сегодня в виде записанного нотами его видения и его имени, состоящего
2.23
Мы с Пирсом сменили смокинги на более удобную одежду. Эту операцию мы научились проделывать ровно за девяносто секунд. Люди стоят рядом с артистической и на ступеньках.
Мы открываем дверь, и торжественно входит Эрика Коуэн с распростертыми в ликующем приветствии руками. За ней следуют еще двадцать или тридцать человек.
— Чудесно, чудесно, чудесно, чмок, чмок, чмок! — Эрика посылает поцелуи по воздуху. — Где Билли?
— В дyше, — говорит Пирс.
Билли убежал до прихода публики. Он присоединится к нам через несколько минут, непотный и презентабельный. Его жена Лидия разговаривает с Виржини. Пирс прислонился к вешалке, его глаза полузакрыты. Благодарная публика толпится вокруг.
— Спасибо, да, спасибо, очень рад, очень рад, что вам понравилось... Эй, Луис! — восклицает он вдруг с энтузиазмом, завидев знакомого.
Мы бы, конечно, предпочли остаться в одиночестве, но, чтобы жить, «Маджоре» должен улыбаться.
Серьезная молодая женщина задает неспособному выпутаться Пирсу его самый нелюбимый вопрос — откуда у нас такое название. Он видит своих родителей через толпу, машет им, чтобы подошли, и тут же заводит с ними разговор про домашние дела.
Прилипчивый поклонник здесь, возле Эллен, великолепной в своем красном платье. Впрочем, на ее счастье, пара студентов Эллен из Гилдхолла его быстро отодвигают.
Незачем и говорить, что Николаса Спейра не видно, хотя после того, что сделал Пирс, Николасу потребовалось бы невероятное благородство духа, чтобы прийти. И разумеется, он не включил нас в свою колонку музыкальных событий недели. На самом деле, согласно сведениям устроителей, критиков вообще никаких не было. Ужасная досада: прекрасное исполнение — и ни строчки в газетах, чтобы поведать об этом миру. Правда, и сам наш мир, полагаю, занял бы не так уж много места на газетных полосах вселенной.
— О, c’est la guerre36, — говорит Эрика Пирсу в ответ на его жалобы. — На самом деле критика не имеет значения.
— Чушь, Эрика, и ты это знаешь, — огрызается Пирс.
— Слишком прекрасный вечер, чтобы злиться, — говорит она. — Ах, здесь Изабэлл Шингл. Изабэлл с буквой «э», представляешь?! Она из «Стратус-рекордс»... Изабэлл, Изабэлл! — кричит Эрика и неистово машет рукой.
Высокая молодая женщина, такая серая, как будто никогда не видела солнца, с наморщенным от напряжения лбом, подходит и с трепетным пылом говорит Эрике и Пирсу, как ей понравился концерт.
— Предложи нам контракт, — говорит Эрика импульсивно.
Изабэлл затравленно улыбается.
— Ну, у меня есть некая идея, — говорит она. — Но я думаю, знаешь, сейчас не то место и время... — продолжает она уклончиво.
— Завтра в десять тридцать утра я буду у тебя в офисе, — говорит Эрика.
— Ну, Эрика, знаешь, мм, давай я тебе позвоню... Мне надо подумать. Я просто хотела сказать всем вам, как мне понравился... — Она выворачивает ладони в мучительном жесте и потом, чуть ли не в панике, обращается в бегство.