Литературный призрак
Шрифт:
Небо над горой Габриэль темнеет — шторм совсем близко. Мы с Лайамом готовим пюре из позднего турнепса, который собрали на огороде. Джон настраивает свою губную гармошку. Пюре булькает в горшке.
Лайам толчет пряности в ступке.
— Что собираешься делать, ма?
— Добавить чеснока.
— Ты знаешь, о чем я. За тобой придут?
— Думаю, что да.
— И что тогда?
— Не знаю.
— Зачем ты приехала на остров, ты ведь знала, что тебя здесь найдут?
— Хотела повидать вас
— У тебя нет никакого плана?
— Нет, сынок. Никакого.
— Тогда его нужно разработать. Давай рассмотрим варианты.
Лайам говорит совсем как мой отец.
— Давай. Вариант первый. Я сжигаю черную тетрадь и превращаю квантовое распознавание в горстку пепла. Беру новое имя — скажем, Скарлетт О'Хара, выращиваю бобы, развожу пчел и рассчитываю на тупость ЦРУ, которое не додумается поискать меня на моем родном острове. Вариант второй. Провести остаток жизни в жарких странах, бродяжничать в выгоревших шортах с рюкзаком за плечами. Вариант третий. Поехать в Техас, жить в поселке, который не отмечен на картах, заработать кучу денег, способствуя гонке вооружений, и видеть сына и мужа только в присутствии охранников, которые будут следить, чтобы я не сбежала вместе с военными секретами.
Лайам ловко рубит лук.
— Ух ты, щиплется, зараза.
Коулун парился, жарился и закипал. Расчеты по нелокальности захватили меня. Но мирная затворническая жизнь не могла продолжаться вечно.
Я хорошо помню момент, когда ей наступил конец. На экране появился геккон. Его язычок трепетал, подвижный, как само электричество. «Приветствую вас, крошечные жизненные формы, возникшие из звездной пыли. Знаете ли вы, что ваша жизнь, как и жизнь ящериц, многократно существовала в элементах чего угодно — ножниц, бумажек, камешков? Что ваши частицы совершали вечный круговорот в пузырьках времени? Что Вселенная замкнута, как пончик, так что если у вас найдется достаточно мощный телескоп, вы сможете разглядеть в него кончик собственного хвоста? Или все это вас не колышет?»
Сверху раздался яростный мужской крик, который перешел в громкую тираду на кантонском наречии. Женский голос вторил двумя октавами выше. Грохот переворачиваемой мебели. С нашего потолка посыпалась штукатурка. В моей комнате замигала лампа.
— Какого черта там происходит?
Хью прошлепал в домашних шортах с утенком, наткнулся на индонезийские барабаны и снова выругался.
Грянул выстрел. Я подскочила, будто это случилось рядом.
— Боже мой!
Потом воцарилась гробовая тишина.
Хью проверил, надежно ли закреплены замок и цепочка на двери. Геккон тем временем исчез с экрана.
Тошнотворное чувство овладело мной. Я закусила костяшки пальцев.
Потом по лестнице загрохотало не меньше трех пар ботинок, и снова тишина. Хью взял бейсбольную биту. Я — гипсовый бюст Джона Колтрейна. Я четко осознавала, что никогда в жизни кровь так не стыла у меня в жилах. Грохот шагов возобновился и, к счастью, стал удаляться. Хью направился к окну, но я инстинктивно оттащила его. В его взгляде было удивление.
— Черт! — сказал он в третий раз.
При мне он никогда не поминал черта, а тут три раза кряду.
На пальце растет бородавка.
Звонит телефон. Не могу больше. Оставьте меня в покое.
Джон снимает трубку — ему ближе.
У меня пересыхает в горле.
— А, Тамлин…
Это Тамлин Шихи. Успокойся, Мо, сегодня никто не приезжал на остров.
— Да, Лайам натянул брезент. Все в порядке. Спасибо, что предупредил… Да, конечно… Одну минутку.
Джон прикрывает трубку рукой.
— Ну что, герой-любовник! — обращается он к Лайаму. — Бернадетта хочет поболтать с тобой.
— Па! Скажи, что меня нет! Она — отстой!
— Брось, не вредничай. На тебе ведь налет экзотики — как-никак ты бывал в Швейцарии.
Джон улыбается и снова говорит в трубку:
— Да, Бернадетта, сейчас он подойдет. Секунду подожди — он только что вышел из душа, совсем мокрый. Сейчас, вытрется как следует…
Лайам фыркает — и от смеха, и от досады, — хватает трубку и уходит к себе в комнату.
За обедом слушаем радио.
— Ты заметила? — спрашивает Джон, — Каждая страна называет свою ядерную бомбу «средством военного сдерживания», а чужую — «оружием массового уничтожения»?
— Да, — киваю я.
Поднялся ветер. Стекла дребезжат. Лайам зевает, я тоже.
— Счет один-один. Как там Фейнман, в порядке?
— В порядке. Устроилась за большим камнем. А где твой отец?
— У себя в кабинете, медитирует.
Лайам собирает «скрэббл» в коробку.
— Мейси говорит, зима будет суровая. Прогноз из надежных источников.
— Мейси? Она что, установила спутниковую тарелку?
— Нет, ей пчелы сказали.
Китайский полицейский неожиданно оказался высоким и вежливым. Он служил в охране принца Уэльского и слышал о работе Хью. Записав в блокнот наши рассказы о нападении на верхнем этаже, он отхлебнул чая со льдом. Рубашка на нем взмокла от пота.
— Я должен сообщить вам, что грабители спрашивали, в какой квартире прячутся белые обезьяны. Соседи сказали, что нет тут никаких белых обезьян.
— До выстрела или после?
— После. Люди рисковали жизнью, но не выдали вас.
Хью щурится.
— А что вы думаете по этому поводу, господин офицер?
— Возможны два варианта. Первый: грабители полагают, что в квартире у белых добыча богаче. Второй: мистер Ллуэллин, вы проверяете счета могущественных компаний. Может, они связаны с Триадой?
— А разве в Гонконге есть компания, которая не связана с мафией?
— Иностранцы, особенно белые, не селятся в таких районах, как этот. Бухта Дискавери куда безопаснее.