Литературоведческий журнал №38 / 2015

Коллектив авторов

Ключевые слова: феноменология, этика, традиция, изобретение, классика, М. де Сервантес, Х.Л. Борхес.

Nadyarnykh M.F. «Don Quixote» and M. de Cervantes in the J.L. Borges texts

Summary. The article examines the characteristics of understanding and representation of classic universalism from M. de Cervantes in the J.L. Borges texts. At revealing the principles of recreating the valuable interaction between the aesthetic and ethical sense special attention is paid to the role of associative and allegorical poetics, of freedom of values choice’s on the part of the author, the hero and the reader.

Несмотря на мои многочисленные путешествия, я остаюсь скромным Алонсо Кихано, что так и не решился быть Дон Кихотом, но все плетет и расплетает все те же старинные вымыслы.

Хорхе Луис Борхес

Как творец он занимает место Данте и Шекспира, Сервантеса и Джойса нашей эпохи, которая на последнем перегоне века обращается к прошлому в поисках своего знамени. Писатель стал синонимом литературного испанского языка: сегодня Борхес – его Рыцарь печального образа. И подобно Дон Кихоту, он не может потерпеть поражения, во всяком случае в своем собственном мире.

Харольд Блум

В поздних отсылках Хорхе Луиса Борхеса к собственному детству Сервантес и «Дон Кихот» были вписаны в уже вполне обустроенную аргентинским писателем систему метаморфоз жизни-письма-чтения

и оказались окутанными ореолом двусмысленностей. Ореол этот возник в рассказе Борхеса об истоках своего письма, начавшегося то ли с подражания «Дон Кихоту», то ли с подражания античной мифологии: «С самого моего детства, когда отца поразила слепота, у нас в семье молча подразумевалось, что мне надлежит осуществить в литературе то, чего обстоятельства не дали совершить моему отцу. Это считалось само собой разумеющимся (а подобное убеждение намного сильнее, чем просто высказанные пожелания). Ожидалось, что я буду писателем. Начал я писать в шесть или семь лет. Я старался подражать испанским классическим писателям, например Мигелю де Сервантесу. Кроме того, на довольно скверном английском я составил нечто вроде учебника греческой мифологии, списанного, без сомнения, у Лэмприра. Это, вероятно, была моя первая проба пера. Первым же моим рассказом была изрядно нелепая вещь в манере Сервантеса, рыцарский роман – “La visera fatal” (“Роковое забрало”)» 60 .

60

Борхес Х.Л. Сочинения в 3 т. Т. III. – М.: Полярис, 1997. – С. 520. Далее ссылки на это издание даются в тексте статьи с указанием тома и страниц под литерами ХЛБ. Оригиналы Борхеса, цитируемые далее по изданию: Borges J.L. Obras completas. V. 1–2. Buenos Aires, 1974–1989, даются в тексте статьи с указанием тома и страниц под литерами JLB.

Решать, что здесь – в этой системе автобиографического конструирования – может считаться правдой, а что вымыслом, должен, как водится у Борхеса, его читатель. Именно читатель должен осуществить для себя некоторый выбор пути в метаморфном пространстве жизни-чтения-письма Борхеса и, может быть, должен задуматься о некоторой парадоксальности созданного здесь литературного сценария, в котором около Сервантеса и «Дон Кихота» с самого начала задействована идея классики и классической книги 61 , а кроме того, задействована очень характерная для Борхеса двойственность смысловых перспектив, разворачивающихся или от Сервантеса – канонического, классического автора испанской национальной литературы – куда-то вглубь (в обратной перспективе), к вторично-учебному, на английском языке переписываемому классическому мифу античности; или же, напротив, развернутых в линейной логике наращения то ли классических, то ли псевдоклассических смыслов. Впрочем, читателю «Автобиографических заметок», способному двигаться от Сервантеса к Античности или же идти от («вторичной»?) Античности к Сервантесу, чуть позже придется столкнуться с еще одним Сервантесом и с еще одним «Дон Кихотом», – исполненным апокрифическим автором по имени Пьер Менар…

61

Правда, отчуждаемой в пространстве иного языка: согласно цитированным «Автобиографическим заметкам» (составленным в 1970 г. Н.Т. ди Джованни), Борхес как будто впервые читал классическую книгу классического испанского писателя по-английски, а оригинал впоследствии звучал для него как «плохой перевод». – ХЛБ, III, 518.

«Автобиографические заметки» могут восприниматься как ироническое дополнение к массе уже написанных и произнесенных Борхесом слов, ко множеству иных его текстов. Эта ироническая точка зрения необходимым образом корректирует, например, серьезность иносказания, – уже возникшую, например, финальную фразу «Параболы о Сервантесе и Дон Кихоте» (1955), вошедшей в сборник «Создатель» / «Делатель» (El Hacedor, 1960): «…литература начинается мифом и заканчивается им [en el principio de la literatura est'a el mito, y asimismo en el fin]» (ХЛБ: II, 177; JLB: 1, 799). Иронический пафос оказывается принципиальным и в процессе необходимого снятия претенциозности и помпезности с идеи классики, в «Автобиографических заметках» изначально сопутствующей имени Сервантеса и его книге 62 . Однако ни ирония, ни самоирония все же не могут до конца снять драматизм жизненного контекста создания «Пьера Менара, автора “Дон Кихота”», хотя, может быть, должны способствовать погружению в пути и смыслы опосредования жизненно-реального и текстуального.

62

Иронический пафос именно в такой прагматике, в таком целеполагании постоянно сопутствует рассуждениям Борхеса о классике. И здесь нельзя не задаться вопросом: в какой степени и как именно такая ироническая позиция Борхеса соотносится с романом Сервантеса и с традицией нахождения иронических смыслов в «Дон Кихоте». Примечательно, что динамика становления этой традиции прочтения романа Сервантеса особенным образом соотносится с динамикой художественно-философского процесса. Трагическая ирония Сервантеса открывается романтиками (германскими, в первую очередь), но романтический трагизм замещается осмыслением «вдумчивой спокойной объективной иронии» Сервантеса (эта формулировка возникает в контексте чтения «Дон Кихота» М. Менендесом-и-Пелайо как «первого и непревзойденного образца современного реалистического романа»), позднее являет себя «экзистенциальная ирония», еще позже – «бесконечная ирония». См., в частн.: Пискунова С.И. «Дон Кихот» Сервантеса и жанры испанской прозы XVI–XVII вв. – М.: Издательство Московского университета, 1998. – С. 167–168; ср., напр., также множественность иронических ракурсов «Дон Кихота», рассматривавшихся на Конгрессе, посвященном 400-летию выхода в свет Первой книги романа: XL Congreso 400 a~nos de Don Quijote: pasado y perspectivas de futuro. Valladolid, 2005. URL:aepe/congreso_40.htm. Рискнем предположить, что у Борхеса (для Борхеса) «ирония» Сервантеса (при познании, некотором признании, а по большей части отторжении и преображении романтических, «реалистических», экзистенциальных прочтений) вступает во взаимодействие с Сократовой иронией (при этом, естественно, неявно припоминаются платонические и неоплатонические истоки «Дон Кихота»).

К проблеме классики мы еще вернемся, а сейчас попробуем остановиться на бесконечно интерпретируемом тексте фикции-вымысла, полуэссе-полурассказа «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”». Текст этот был, как известно, создан в тот период жизни Борхеса, когда он работал в филиале буэнос-айресской городской библиотеки Мигеля Кане. Время службы в библиотеке Борхес описывал как «девять глубоко несчастных лет» (ХЛБ: III, 546) и как время погружения в смерть: в 1938 г. умер отец писателя, затем с самим Борхесом произошел «несчастный случай», приведший его к тяжелой болезни, к заражению крови, к потере дара речи, к целому месяцу, проведенному без сознания, «между жизнью и смертью». «Пьер Менар, автор “Дон Кихота”» (согласно «Автобиографическим заметкам») возник в самом начале выздоровления Борхеса. И, соответственно, в решающий момент оформления (возникновения? рождения? выбора?) парадоксальной фикциональной фигуры, – тщательно измышленного повествующего голоса Борхеса.

Как все, наверное, помнят, «дерзновенный замысел» Пьера Менара «состоял в том, чтобы создать несколько страниц, которые бы совпадали – слово в слово и строка в строку – с написанным Мигелем де Сервантесом» (ХЛБ: I, 317). Как, помнят, наверное, многие, пояснения Борхеса-повествователя к воплощению «дерзновенного замысла» накрепко вписали имя аргентинского писателя в список основоположников постмодернизма 63 . Постмодернистское (деконструктивистское, постструктуралистское) прочтение этого полуэссе-полурассказа (как правило) основывалось и основывается на отчетливой заинтересованности в развитии вполне отчетливо поданной в тексте Борхеса «мифологики» повторов и различий, «мифологики» анахронизмов и нелинейностей. В этом контексте на долгое время были преданы забвению смыслы конкретных глав «Дон Кихота», над которыми работал Пьер Менар. А если эти главы и рассматривались, то подчас вне динамики развития собственно сервантесовского контекста творчества Борхеса, хотя и в плотной соотнесенности с самыми разнообразными ключевыми

темами (мотивами, мифологемами) художественной философии Борхеса. И совсем редкими до последнего времени были (хотя бы опосредованные) отсылки к биографическому контексту 64 . Меж тем, до определенной степени (с естественным пониманием множественности опосредующих уровней) обращение Борхеса к Сервантесу в 1939 г. может рассматриваться как иносказательное напоминание о странной дополнительности возвращающегося из смерти в жизнь человека и намеренно самоумаляющегося, самоуничтожающегося, деперсонифицируемого «субъекта письма», а выбранные Менаром (для Менара?) главы «Дон Кихота» могут рассматриваться как символы особого пограничья встречи (и одновременно расставания) Борхеса в его проблемной человечности со своим «другим» – метаморфным Борхесом-повествователем.

63

Именно в таком качестве Борхес фигурирует не только в известном тексте Делёза и Гваттари о «Повторении и различии», не только среди положений теории интертекстуальности, включая и, например, ее позднюю версию у Н. Пьеге-Гро. Имя Борхеса в качестве постмодернистского читателя / интерпретатора «Дон Кихота» упоминается и в «Заключении» к одному из самых значительных отечественных исследований романа Сервантеса: «“Дон Кихот” <…> принадлежит и не принадлежит культуре постмодерна, чьи прозаики, начиная с Хорхе Луиса Борхеса, пытаются “переписать” великое творение Сервантеса, распластав его в плоскости постмодернистского дискурса». – Пискунова С.И. «Дон Кихот» Сервантеса и жанры испанской прозы XVI–XVII вв. Цит. изд. С. 298.

64

На необходимость соотнесения «Пьера Менара, автора “Дон Кихота”» с творческим и экзистенциальным кризисом, пройденным Борхесом в конце 1930-х годов, указала О.А. Светлакова, сравнив Сервантеса в тогдашнем обращении к нему Борхеса с заново обретенным «ангелом-хранителем». См.: Светлакова О.А. Испанские классики «золотого века» в творчестве Хорхе Луиса Борхеса // Латинская Америка. – М.: ИЛА, 2001. – № 11. – С. 62–65. Выделяя ценностные смыслы сервантесовской темы у Борхеса, исследовательница отмечала, что для Борхеса Сервантес является неким обобщенным символом всей классики. Между тем, на наш взгляд, классика у Борхеса принципиально многосоставна, в многомерном пространстве Борхесовского классического сосуществует множество авторских судеб, каждая из которых выступает в своей непререкаемой ценности, но не может заместить иные судьбы.

Позволим напомнить, о каких главах говорится в связи с трудом Пьера Менара: «Это произведение <…> состоит из девятой и тридцать восьмой главы Первой части “Дон Кихота” и фрагмента главы двадцать второй» (ХЛБ: I, 316), – перечислял повествователь, позднее предлагая «рассмотреть» «главу XXXVIII Первой части» и цитируя ее заголовок: «…где приводится любопытная речь Дон Кихота о военном поприще и учености» (ХЛБ: I, 320). Затем повествователь рассуждал о том, почему (в соответствии с авторскими убеждениями и со временем написания каждого из «Дон Кихотов») и Сервантес, и Пьер Менар сделали выбор в пользу военного поприща 65 . После этого цитировался фрагмент из девятой главы: «…истина – мать которой история, соперница времени, сокровищница деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение настоящему, предостережение будущему» (ХЛБ: I, 320). Между этими, весьма беглыми напоминаниями о содержании соответствующих глав, повествователь рассуждал об идентичности «словесного плана» текстов Сервантеса и Менара, о бесконечно большем богатстве содержания Менарова «Дон Кихота» и о богатстве двусмысленностей (порождаемых всяким повтором). Впрочем, двусмысленности возникли при перечислении глав, над которыми работал Пьер Менар: упоминая главу XXII, повествователь не уточнял, к какой именно книге романа обращался «символист из Нима» 66 .

65

Напомним, что этот выбор стоял и перед Борхесом, который стал писателем, не став военным.

66

На двойственность этой отсылки обращалось внимание в одной из первых статей, сконцентрированных на неслучайности избранных глав: Tamara Holzapfel; Alfred Rodr'iguez. Apuntes para una lectura del Quijote de Pierre Menard. Revista Iberoamericana. V. 53, N 100 (Julio-Diciembre 1977): cuarenta inquisiciones sobre Borges. – Pittsburgh, 1977. – P. 671–677. URL:Позднее функция двадцать второй главы в «Пьере Менаре…» разбиралась также в статье: Santiago Juan-Navarro. Atrapados en la galer'ia de los espejos: Hacia una po'etica de la lectura en 'Pierre Menard' de Jorge Luis Borges // Selected Proceedings of the Thirty-Ninth Annual Mountain Interstate Foreign Language Conference. – Clemson University, 1991. – P. 23–33.

Надо сказать, что обе XXII главы пользовались постоянным вниманием многих исследователей романа Сервантеса и в XIX в., и в первой половине ХХ в., и во второй его половине 67 . Можно предположить, что Борхес подразумевал накопившиеся к 1939 г. двусмысленности (многосмысленности) научных и художественных интерпретаций, которые, впрочем, уже наросли не только вокруг этих глав. Но, может быть, для Борхеса была гораздо важнее сама возможность иносказательной соотнесенности множества ракурсов обеих XXII глав с его собственными художественно-философскими поисками; с динамикой становления его метода (стиля, поэтики).

67

Насколько внимательно Борхес следил за развитием сервантистики, вопрос очень сложный. В эссе он ссылается на мнения и упоминает П. Груссака, Л. Лугонеса, П. Энрикеса Уреньи, А. Кастро. М. Менендеса-и-Пелайо, И.В. Гёте, Г. Гейне, М. де Унамуно, Асорина, Ф.М. Достоевского и т.д. Но в эссе и рассказах Борхеса можно, кроме того, усмотреть и знакомство с трудами Х. Ортеги-и-Гассета, Г.Ф.В. Гегеля… Об отношении Борхеса к испанской сервантистике см., напр.: Pastormerlo S. Borges, el Quijote y los cervantis-tas espa~noles // Olivar. Vol. 7, N 7. La Plata, enero/junio, 2006. – URL: http://www.scielo.org.ar/scielo.php?script=sci_arttext&pid=S1852-44782006000100005

Что, в самом деле, можно извлечь из XXII главы первой книги, рассказывающей «о том, как Дон Кихот освободил многих несчастных, которых насильно вели туда, куда они не имели ни малейшего желания идти»)? То, что повествователем в этой главе является Сид Ахмет Бен-инхали? То, что здесь появляются каторжники, а вместе с ними и фрагмент иного (совсем нерыцарского) мира – плутовского, да к тому же еще упоминаются книги, где мир этот уже нашел свое воплощение, в том числе книга вполне конкретная – анонимное повествование о «Ласарильо с берегов Тормеса»? Или что этот мир плутов и разбойников подлежит дальнейшему воплощению: в главе измышляется создание правдивой истории одним из каторжников – «Жизнь Хинеса де Пасамонте»? И, может быть, чрезвычайно важна оценка этим автором (героем собственного жизнеописания) своего произведения: «…все в ней правда, но до того увлекательная и забавная, что никакой выдумке за ней не угнаться» 68 . Но, с другой стороны, может быть в этой сети мотивов важно и то, что освобожденные каторжники грабят Дон Кихота и Санчо и побивают их (своих спасителей) камнями? Или то, что новозаветные аллюзии сосуществуют в главе с аллюзиями то ли талмудическими, то ли каббалистическими? 69

68

М. де Сервантес Сааведра. Дон Кихот. Часть первая / Перевод с испанского Н. Любимова; стихи в переводе М. Лозинского. – М.: Госиздательство Художественной литературы, 1959. – С. 205. Далее ссылки на это издание с указанием части и страниц даются в тексте статьи под литерами ДК.

69

Дж. Штайнер (один из первых обративший внимание на необходимость анализа упоминающихся глав «Дон Кихота» с контекстуальными особенностями «Пьера Менара…») соотнес фразу «…рассуждают они, что в слове не столько же букв, сколько в да…» (ДК: 1, 201) с каббалистическими исканиями у Борхеса. См.: Steiner G. After Babel. – London: University Press, 1970. – P. 70.