Литерный эшелон
Шрифт:
– Господин Эдди! Я же вам говорил: у нас так дела не делаются…
Разговор продолжили в избе, за столом.
Как оказалось господин Эдди с сотоварищами прибыл сюда по делу. Он собрал кампанию, купил несколько комбайнов у «Джона Дира», зафрахтовал корабль под нейтральным удобным флагом, отбыл в Российскую империю. Он приезжал в какое-то село, спрашивал – а сколько снимают крестьяне с этого поля. Узнав, предлагал убрать зерно самолично, отдав привычный урожай себе, а все что сверх – оставив себе.
Помучавшись пару дней в поисках подвоха, крестьяне соглашались, паче многие мужики были или на войне или заняты политикой. То есть в сельских масштабах это значило: пили горькую и обсуждали слухи.
Кроме комбайнов в состав хлебоуборочной бригады также имелось два броневика, будто бы «Роллс-Ройса», и три трехдюймовки. Сколько пулеметов появится, начнись заварушка, Андрей предпочел не гадать.
Впрочем, Эдди сам оказался не дурак выпить, хотя, конечно, был слаб против русских.
Крепко заглянув на дно стакана, он разоткровенничался:
– У русских нет союзников в Европе. Англичане, немцы, французы, балканцы… Они – не вы! Ближе всего к вам мы – американцы. У нас и у вас – огромные пространства, значит у нас есть общее в характере. Вы – не европейцы, мы – тем более. Мы – протестанты, вы тоже не католики. В то же время – белая раса. Мы должны поделить мир: ваше полушарие – восточное, а наше – западное…
Но еще через несколько минут хлебнул лишка и забылся пьяным сном.
После удалось поговорить со своим сослуживцем.
– Как же тебя сюда занесло…
– Стояли в Севастополе, я на «Алмазе» был. Службы никакой – одни митинги. И тут прибыла «Коломбина» – это корабль господина Эдди… слово за слово, помог от безделья им с разгрузкой, короче, познакомились… Ну, сперва, когда послужной список составлял, рассказал, что при «Скобелеве» служил. Приврал даже, что с вами на Данциг ходил. Ну, чтоб цену себе набить, мол, знай наших, тоже не лыком шиты. Он сперва не поверил: дал мне коробку передач перебрать на тракторе: ну это плевое дело. Нет, с ним хорошо… Сперва дал немного, потом увидел, что я умею – добавил… Что-то предложил, придумал – получи премию. Сказал, как со здешними говорить – тоже наше вам с кисточкой… Вы уж продайте ему мотоцикл, скажите, что я уговорил. А я вам свои комиссионные отдам…
Андрей покачал головой: Хорунжий и ранее был человеком бойким, но сейчас… Как говориться: с кем поведешься, с тем и наберешься…
– Так это ты от прибыли откажешься своей?..
– Да не в прибыли дело! Я с ним хочу уехать!
– Ты же русский!..
– Да не русский я, а малоросс, украинец. Хохол. А знаете, в чем разница между украинцем и хохлом?
– В чем?
– Украинец живет на Украине, а хохол – везде… Ну так продадите мотоциклет?..
– Продам…
Осень подходила к завершению.
Закончив свои хлебоуборочные дела, сельскохозяйственный десант двинулся на юг, к морю. Двигались небыстро, да и сама процессия растянулась чуть не на версту. Мотоцикл погрузили в кузов одного из грузовиков, а простывший Андрей занял место в штабном автобусе.
Расстались в Мариуполе, на Бирже, почти у самого моря, сменившего по случаю холодов цвет на свинцовый. Невообразимо холодно становилось даже от взгляда на его шипящие волны.
Власть в Мариуполе была какая-то неопределенная: ходили взлохмаченные революцией рабочие, на рейде стояли под красным стягом миноносцы. Постреливали: буквально на днях на станции большевики захватили вагон с оружием.
«Коломбина» стояла на рейде. Ветер трепал «звезды и полосы» – сейчас и тут было лучше отказаться от нейтрального флага.
Андрей прошелся городом: он был уютным, но совершенно обыкновенным… В синематографе «Вечерний отдых» вместо сеанса шел съезд здешних депутатов. Из раскрытых окон неслось:
– Жуть какие светлые времена наступят, товарищи! Жаль, что многие до них не доживут.
На базаре Андрей купил коня под седло и покинул сей град без сожалений.
Ехал он, конечно же, на восток.
С генералами
Лавр Георгиевич был любезен:
– Андрей Михайлович? Данилин?
– Он самый.
– Прославленный авиатор, капитан?..
– Летчик… Но уже полковник.
– Полковник? – генерал полуудивленно вскинул бровь.
– Произведен в чин полковника 24 февраля 1917 года, – ничуть не смутившись отвечал Андрей.
– Стало быть, еще при государе императоре. Как же, как же… Слышал о вас изрядно. Впрочем, как у честного сына отчизны у вас не было иного пути, кроме как сюда.
Андрей кивнул: действительно не было, но совсем по иной причине.
– Признаться, не обещаю, что посажу вас тут же в аэроплан. У нас все тут в изрядном беспорядке… И это мягко сказано. Слишком мягко. Я не дам вам полка, даже батальона не дам. У нас тут полковников уже с полторы сотни. Мы создаем сводные батальоны из офицеров.
Андрей кивнул с пониманием.
– Может быть мне удастся для вас роту. Ну а после, когда мы развернемся, вас, конечно, назначим командиром авиаотряда, а лучше – летной школы. Нам будут нужны опытные учителя…
Андрей пересек почти всю Россию, наблюдал картины разные, но, как правило, страшные. Люди восставали с удовольствием, высвобождали заряд, накопленный за много поколений, несколько столетий. Даже казаки, которые многие столетия были опорой самодержавия, сейчас самозабвенно делят землю.
И крайне сомнительно было, что полторы сотни полковники без своих полков смогут противостоять революционному порыву, пацифицировать если не всю империю, то хотя бы пространство до Москвы.
Верно, прочтя сомнения в глазах Андрея, заговорил доселе молчавший генерал от инфантерии Михаил Алексеев: