Литерный эшелон
Шрифт:
…Алена его ждала в родительской спальне, сидя на кровати, в которой некогда сама была зачата. Впрочем, когда умерла ее мама, отец более не спал там, предпочитая диван в кабинете.
Когда Андрей вошел, она встала, сделала к нему несколько шагов и остановилась.
Алена была в ночной рубашке.
Дождь завершился, тучи унесло ветром. И хоть луны в ту ночь не было, ярко светили звезды. Их свет через ткань мягко очерчивал фигуру девушки.
Они остановились на расстоянии поцелуя. Андрей тут же этим воспользовался: его губы коснулись нераскрытых уст Алены. Муж сделал это легко: так касаются тайны, заповедного…
Перед своей богиней он преклонил колени.
– Я люблю вас… – в тысячный раз шептал Андрей.
– Что вы такое говорите… – смущалась Аленка и опускала взгляд долу. – Мы же почти полгода не виделись?..
– Порой довольно одного взгляда, чтоб влюбиться на всю жизнь. И я такой взгляд уже сделал.
Алена коснулась рукой своей шеи, потянула за тесемку, распустила узелок…
Ночная рубашка упала к ее ногам.
За обнаженной девушкой с иконы наблюдал святой, не в силах отвести свой рисованный взгляд.
Что случилось с ними после – Андрей не помнил.
Но все случилось очень хорошо…
Следующим утром спали долго. Первым проснулась тетя Фрося, привычно завозилась по хозяйству, разбудила Ивана Федоровича.
Потихоньку просыпались и остальные.
С глупыми и застенчивыми улыбками вышли молодожены.
– Ну, слава Богу… – прошептала Фрося.
Сели перекусить. Особо увлекшимся вчера, сегодня подносили шкалик для опохмеления. Хозяйской рукой себе налил и Иван Федорович. Но с другой целью: вместе с чаркой он ушел в сад помянуть несостоявшийся и в этом году урожай абрикос.
В саду по-прежнему висел туман, поэтому старый казак не сразу понял, что произошло. Он крикнул:
– Господа, господа! Это просто чудо! Прошу всех в сад! Смотрите! Абрикосы зацвели! В Подмосковье!
И гости действительно шли, гуляли среди этого благолепия.
У распустившихся цветков уже жужжали ранние пчелы.
– Это чудо, господа, чудо! Знак Господней милости! Святой Николай явил нам свою силу…
Грабе подмигнул Андрею.
Тот кивнул.
Аккум
Солнце тут палило нещадно, выжигало все до ровного белого цвета. Пока хватало взгляда, простиралась степь. Ее заполняла невысокая трава. Появлялась она весной, по ней цвели цветы, и казалось, что нет места на земле красивей.
Но продолжалось это недолго. Весеннее тепло сменялось летней жарой, цветы опадали, трава становилась жесткой и неприглядной как колючая проволока. И перед иным путником очень скоро открывался порой совершенно адский пейзаж.
Впрочем, стоило забрести в эти края какому-то заблудившемуся дождику, и вся трансформация повторялась снова.
Здесь ранее никогда не строили крепостей. С одной стороны этот полурай-полуад в отличие от других мест на планете был никому ненужным. С другой, населявшие эту степь кочевники никогда не задерживались надолго на одном месте. Делали это не из-за эфемерного шила в задницы или природной непоседливости. Скудные пастбища не давали шанса выжить. Остаться на месте значило обречь себя на изощренное самоубийство.
Даже заборы здесь редко встречались. Любой клочок земли стоил гораздо меньше, чем доски или железо его огораживающие.
Поэтому Андрей был очень удивлен, когда на одном из холмов обнаружил будто фундамент форта: камни, вросшие в землю, среди них словно комната без окон и дверей. Меж плит стояли деревянные шесты. На их вершинах ветер трепал узкие полоски ткани, напоминающие странные вымпелы.
На камнях же лежали монеты, все больше российская медь, но имелось несколько с арабской вязью, одна вовсе странная, с дырочкой посредине. Нашлась монета британская, отчеканенная еще во времена правления Вдовы.
– Что это? – спросил Андрей у Беглецкого.
– Туземная крипта. Мавзолей. Там лежит какой-то мусульманский святой. Вот кто из местных идет, так ему помолится, монетку – вроде подношения.
Пустыня тут не была совершенно безлюдна. Порой на горизонте появлялся дым какого-то парохода идущего не то в Красноводск, не то далее – к Мешхеде-Серу.
Иногда появлялись и стада, перегоняемые казахами, порой – вовсе одинокие странники.
Часто они подходили к воротам города, к ним выходил Латынин или кто-то из казаков.
С местными градоначальник старался поддерживать отношения хорошие. Наливал им воды, менял провиант, а то и отдавал так, задаром.
Но чаще – происходил мен, до которого особо охочими оказались казаки. И хотя часто никто не знал языка друг друга, порой у ворот начинался целый базар с гамом и шумом.
Против таких контактов возражал казачий старшина:
– Что они по свойски лопочут – хрен поймешь. Вот сейчас они в пустыню уйдут, а где они выйдут – никто не знает. Не то у китайца, не то у англичан… И уж непонятно, чего они там им налопочут.
– Не волнуйтесь. Они нашего языка не понимают, стало быть, никто им ничего не сболтнет. С иной стороны, неизвестно, поймут ли то, что они рассказывают… Да и, собственно, что они видели? Город, обнесенный колючей проволокой? А озлоблять их опасно – это их земля. Захотят – вырежут посты… Могут в лагерь пробраться, что-то украсть…
Но казахи решили, вероятно, что выгоднее торговать, потому поэтому за колючую проволоку не стремились.
Ученые занимались своими делами, казаки их охраняли.
Пахом ходил вдоль берега в штанах и куртке из парусины. За плечом одно время носил ружье, но поняв его бесполезность, дополнил его удочками. Со своей обычной бородой и туркестанском кепи он напоминал Робинзона Крузо с иллюстраций Людвига Рихтера.
Андрей скучал, в чем откровенно признался в этом Грабе.
– Поверьте, это ненадолго. Скоро что-то случится…