Литерный эшелон
Шрифт:
– Зачем мне красавица? – отвечал Павел. – Мне и тебя достаточно…
Но даже эта необдуманная глупость не злила Аделаиду. Та понимала, что отнюдь не столь красива, молода. А то, что кавалер столь неумел… Что с того? Зато его можно обучить в соответствии со своими прихотями…
А в конце ноября в Киеве стало зимно и скучно, и Аделаида Кузьминична велела снова собираться.
Купила билеты, но куда – Павлу не сказала, не то из соображений конспирации, не то по забывчивости. Ехали в пульмановском мягком вагоне сначала на запад, потом в Ровно пересели в поезд поплоше. Теперь они повернули на юг.
Этому изменению направления Павел был несказанно рад – ведь далее на запад лежало царство Польское, откуда был родом безымянный галантерейный контрабандист. Верно, сейчас его ищут где-то в Польше, но где?.. Он что-то говорил про какую-то икону… Только что именно – Павел забыл.
Полиция ведь все равно знает, откуда галантерейщик – сыщики направлены по следу. И пусть контрабандист не имел никакого желания возвращаться в старые места, но Павел вынужден отныне избегать всего польского – а то ведь искали одного, а найдут другого.
Всякое бывает.
На этом поезде доехали до какой-то станции недалеко от австро-венгерской границы. Железнодорожная ветка тут заканчивалась тупиком: рельсы уходили в насыпанный холмик, из которого возвышался железнодорожный крест: две стойки, перечеркнутые горизонтальной перекладиной.
За холмиком, впрочем, имелся семафор, и даже открытый – верно станционный смотритель был большим шутником и человеком рисковым. Ведь какой-то машинист мог и не успеть остановить состав до того, как кончатся рельсы.
Впрочем семафор безбожно лгал: далее свободной дороги не было. Далее была граница, охраняемая с обеих сторон.
Аделаида Кузьминична еще в Киеве выправила Павлу не слишком фальшивые документы, но они бы сгодились где-то в Воронеже или под Оренбургом, но для пересечения границы законным способом – их явно не хватало.
Оставался способ незаконный.
Узнав об этом, Павел испугался: он помнил, чем переход границы закончился для галантерейщика.
На ночлег остановились на съемной квартире и ближе к полуночи в их двери постучали, поскреблись. В квартире появился скользкий типус, который представился Мордехаем Блинчиковым, для друзей, впрочем, можно просто Мордка.
Павел ни на секунду не усомнился в том, что полуночный гость назвался своим истинным именем: ни одно другое ему более не подходило.
Мордка Блинчиков кого-то напоминал, не то из прошлого, не то из будущего…
– Я таки слышал, что вы имеете ко мне дело, – говорил Мордка.
Это было тем страннее, что с момента отъезда из Киева Аделаида от Павла отлучалась только в место, в которое даже цари ходят без охраны. И будто никому при бывшем анархисте не говорила, что имеет дело к Блинчикову.
Но Мордку это не смущало:
– Завтра вечером я таки буду рвать нитку. Ночь светлая, грязь замерзла. Снега пока нет и это хорошо. А как снег выпадет – так и слепой шлимазл нас выследит. Гешефта нет, а риск большой, так что до весны вас никто более не поведет. Ну, так как?
Аделаида кивнула:
– Таки да…
Было почти полнолунье, но луну то и дело накрывали рваные тучи. Лес ночью казался неприступной стеной, но Мордка легко находил дорогу.
В путь собралось много людей, желающих покинуть Россию – полдюжины, почти караван. Каждому Блинчиков раздал заплечную сумку с чем-то контрабандным, но сам предусмотрительно шел налегке.
В вершинах телеграфно стучали ветви деревьев. С неба падал тонкий снежок. Павел вспомнил день вчерашний: прошлой ночью тоже шел снег, но день был солнечный и снег растаял еще до обеда. Павел думал: каков смысл в снеге, если он растает к утру?.. Но снегу было плевать на смысл. Он просто шел.
Шли и беглецы. В лесу было тихо. Настолько тихо, что было слышно не то, что шаги, но и биение сердец. Несколько часов Павел ежеминутно опасался окрика, выстрела. Но нет. Где-то далеко прокричал сыч, еще более далеко дал гудок паровоз. Причем гудел он будто впереди.
Когда луна скатилась к горизонту, угрожая погрузить все в пучину темноты, Павел собрал силы и догнал Мордку, резво идущего налегке.
Спросил:
– А где же граница?..
– Хто?..
– Да граница… Кордон, «нитка» ваша?..
– Нитка-то?.. Да тама она…
И Мордка указал себе за спину:
– Да версты четыре как уже все. Порвали нитку…
Спустились в долину, на хутор. У хаты ровно такой же, как и та, возле которой начался переход границы, Блинчиков разрешил снять сумки. Потом милостиво указал на тракт.
– По нему версты три и станция!
– Всего хорошего! – сказала Аделаида на прощание.
– И вам таки не кашлять, – отозвался Мордка.
Свадьба
Свадьбу сыграли после Пасхи, на Николу Вешнего.
Виктор Иванович во всем, связанном с Андреем видел примету дурную:
– В мае женятся. Как пить дать – всю жизнь маяться будут.
– Не накликай! Микола всемилостив: сохранит новобрачных.
Вокруг шумела веселая никольщина: народ пил, колобродил, веселился. С круч и помостов сигали в воду некоторые изрядно наниколившиеся. Но святой был милостив: никто не тонул, а напротив, холодная вода отрезвляла. Оно было и к лучшему: весной дел много, впервые выгоняли лошадей в ночное…
Жених со своими гостями прибыл в шарабане. С Андреем был Грабе и обещанный генерал. Им оказался старичок маленький, древний, но живой словно ртуть.
Он давно поседел, волосы его шевелюры все более выпали, зато по всей голове: на затылке ли, на темечке, на щеках, на носу, даже на лбу и веках, стали расти иные волосы. Они были слишком редкими, чтоб из-за них стоило заводить бритву, но жесткие, напоминающие иглы ежа.
С поручиком он обращался запросто, словно с любимым внуком. Для Андрея это было тем более странно, что старика он знал не более трех часов, и плечи самовольного дедушки украшали ни много, ни мало погоны генерала от инфантерии. На мундире также красовались ордена Святого Владимира первой степени, Святого Георгия второй степени, Святой Анны второй же степени и с полдюжины неизвестных Андрею иностранных орденов.