Лодки уходят в шторм
Шрифт:
— Мое сообщение будет горьким, товарищи! Предатели своего народа из "Горского правительства" Дагестана арестовали в Петровске весь подпольный ревком во главе с железным коммунистом товарищем Буйнакским. Я знал этого прекрасного, кристально чистого человека по Астрахани. Деникинский скорый, да неправедный суд приговорил всех товарищей к смерти… Мы должны их крепко предупредить. — Негромкий голос Ульянцева зазвучал металлически твердо. — В случае расстрела добровольческим командованием приговоренных к смертной казни в Петровске дагестанских коммунистов Советская муганская власть расстреляет находящихся на ее территории офицеров-деникинцев, считая за каждого расстрелянного коммуниста десять офицеров!
— Правильно! Верно! Послать депешу! — послышались голоса из рукоплещущего зала.
Ильяшевич заерзал на месте. Перед его взором в который раз возникло тело полковника Аветисова с черной дырочкой во лбу.
Ульянцев поднял большую руку, глубокими темными глазами строго обвел зал:
— Еще не все, товарищи… Добровольческое командование разделалось с ревкомом руками предателей, а потом дало по шавке самим предателям — разогнало "Горское правительство", 21 мая войска генерала Драценко заняли Петровск и теперь движутся к границам Азербайджана…
По залу прокатился гул. Ильяшевич крякнул, заерзал, но не поднимал головы, чтобы никто не видел выражения его глаз.
— В этот же день, — продолжал Ульянцев, — деникинцы с помощью англичан атаковали Астраханско-Каспийскую флотилию, взяли форт Александровский…
— И потопили Астраханскую флотилию, — не выдержав, уточнил с места Ильяшевич, ткнув указательным пальцем сверху вниз.
Ульянцев взорвался:
— Никак нет, ваше… — он вовремя остановился, чтобы не сказать "высокородие", и уже спокойнее продолжал: — Ваше дополнение неверно. Потопили два-три судна, и то вспомогательных, а боевые корабли десанта, — Ульянцев обернулся к залу, — ушли к устью Волги. Но, товарищи, будем смотреть правде в глаза. Господство на море принадлежит неприятелю. Теперь на Каспии только две советские точки: на севере неприступной крепостью стоит красная Астрахань, А мы, товарищи, должны превратить Ленкорань в такую же крепость на юге Каспия!
В зале зааплодировали, но тут же перестали, чтобы расслышать ответ Ульянцева на вопрос Ильяшевича:
— Какими силами?
— Вот об этом вы и доложите нам, товарищ главком! — сухо ответил Ульянцев.
Ильяшевич слегка растерялся:
— Как, здесь? Перед… партизанами и крестьянами?
— Да, полковник, перед членами крайисполкома.
Слушая отчет Ильяшевича, Ульянцев всматривался в зал.
В первом ряду сидел полковник Орлов. Тот делал в блокноте пометки. "Тоже из старых специалистов и тоже эсер. Сухорукин, Кропотов, теперь он… Прав товарищ Коломийцев, что мы много нянчимся с ними. Но ведь этот Орлов — прекрасный специалист. Бывший царский полковник, после революции перешел на сторону народа. При краевой управе служил здесь начальником милиции, служил честно. — Ульянцеву вспомнились слова Ленина: "Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить. Не из чего строить коммунизм, кроме как из того, что нам оставил капитализм" [11] .— Да, ничего не сделаешь, без них нам пока не обойтись…"
11
Ленин В. И. ПСС, т. 29, с. 136.
Ильяшевич говорил недолго. Слово взял Ульянцев. Он подверг резкой критике работу Ильяшевича и военной коллегии, созданной ровно месяц назад, 6 мая. Ульянцев предложил распустить военную коллегию и образовать Реввоенсовет. Ильяшевича от командования войсками отстранить и взять под домашний арест.
Большинством голосов его предложение было принято.
Ильяшевича тут же отвели в башенную часть третьего этажа и заперли в небольшой комнате с зарешеченными узкими окнами и балконной дверью.
На следующий день новый командующий войсками Мугани полковник Орлов оповестил население об образовании Реввоенсовета. Его председателем назначен Горлин (Талахадзе), политкомиссаром — Отраднев, начальником штаба — Наумов. Сообщалось также об учреждении в Ленкорани и Пришибе-Православном местных народных судов и народного общемуганского суда для расследования дел по серьезным преступлениям.
Городской госпиталь находился в нескольких шагах от Ханского дворца, и Ульянцев давно собирался посетить его, но никак не мог выкроить время. И сегодня он не пошел бы туда: через час ему предстояло выступить перед горожанами и он хотел собраться с мыслями. Но Мария чуть не силком потащила его.
Большинства врачей не оказалось на месте, они были вызваны на совещание в здравотдел крайисполкома, и за старшего в госпитале оставался хирург Агахан Талышинский. Это был щуплый человек среднего роста с густой жесткой шевелюрой, густыми усами под орлиным носом, на котором чудом держались очки.
— А вы почему не в здравотделе? — познакомившись, спросил Ульянцев.
— Терпеть не могу заседаний! — резко ответил Талышинский. — Талыши говорят: из слов не сваришь плов. Мне не слова нужны, а медикаменты и перевязочный материал. Ну-ка, идите сюда. — Он мотнул головой и пошел вперед, чуть подергивая всем туловищем на ходу.
Ульянцев покорно последовал за ним. Они вошли в перевязочную. Две санитарки туго сворачивали стираные, потерявшие белизну бинты. Талышинский выхватил из рук санитарки бинт и потряс им перед самым носом Ульянцева.
— Сколько раз можно стирать бинты? — сердито спросил он, будто Ульянцев был повинен в их нехватке.
Высказав все претензии, Талышинский повел Ульянцева в палату. Здесь было тесно, они с трудом пробирались меж койками. Раненые красноармейцы с перевязанными головами, загипсованными руками или ногами оживились при появлении Талышинского, лица их просветлели. Улыбка смягчила и резкие черты лица хирурга, но движения его остались порывистыми и резкими.
— Видите, как живем? — обратился он к Ульянцеву. — Как в камере уголовников. Верно, ребята? Ну, как, молодцы? — Он наклонился над больным, у которого обе руки напоминали большие забинтованные клешни рака, помял одну клешню, да, видимо, так сильно, что больной дернулся — и вскрикнул: "Вай, доктор-джан, больно!" — Ему оторвало обе кисти. Мы сделали операцию Крюкенберга. Стрелять уже не сможет, но жену щипать будет. Талышинский рассмеялся громко, раскатисто, и больные засмеялись в ответ.
После обхода пришли в кабинет главврача. Мария принесла крепко заваренный чай.
— Не то чай, не то чифирь, — усмехнулся Ульянцев.
Талышинкий поднял стакан двумя сухими, жесткими пальцами, посмотрел на спет, сказал:
— Рекомендую: лучшее средство от малярии. А чифирь — гадость. Пробовал. Уголовники угощали.
— За что сидели?
— За участие в революционном выступлении мусульманского землячества Киева.
— И долго сидели?
— Нет, шесть месяцев. Освобожден хлопотами своей матушки Марьям-ханум. Когда она узнала, что меня посадили, вместе с отцом поехала к Самед-беку. Соседи по купе, глядя на моего отца, тихого, тщедушного человека рядом с разряженной, пышной женщиной, спрашивали ее: "Кто это с вами?" А она отвечала: "Мой управляющий". Очень уж ей хотелось выглядеть истинной помещицей. Ну вот, приехали они к Самед-беку…