Лодки уходят в шторм
Шрифт:
— Да, не повезло тебе.
— Это как посмотреть. Меня ж после боя собирались в полевой суд отправить. За большевистскую агитацию среди солдат. Так что верно говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло… Ну, а когда пошел на поправку, стал встречаться с рабочими Мариуполя, их агитировать против царя. Жандармы схватили, трое суток держали в одиночке и так обработали, что опять уложили в лазарет. Выписали полным инвалидом.
— Да, брат, хлебнул ты горюшка.
— Я его сызмальства хлебаю. Рано мы с сестренкой осиротели,
— Знакомая доля, — закивал Ульянцев. — Ну, а ячейка? Говорили мне, большая у вас ячейка.
— Большая. В прошлом году собрались мы у Якова Горбунова, восемнадцать сельчан, фронтовиков в основном, и организовались в ячейку. Народу в Привольном много, тысяч восемь будет, так что ячейка росла как на дрожжах. — Засмеялся, договорил: — Помню, созвали мы общее собрание. В дом Якова столько народу набилось, что пол проломился, рухнули мы в подвал.
Пономарев передал Ульянцеву список. Просмотрев его, Ульянцев сказал:
— Мы вас будем считать членами партии с того дня, как вы организовались в ячейку. Я этот список оставляю у себя. Я его утверждаю, но должен еще утвердить комитет партии. А вы продолжайте работать.
— Трудно работать, — признался Пономарев. — Денег мы не собираем. Кто имеет лишний пуд пшеницы, несет в парт-кассу.
Ульянцев достал из сейфа несколько пачек кредиток.
— Вот вам сорок тысяч рублей. И вот еще инструктаж для просвещения. — С этими словами он взял из большого тюка стопку длинных брошюр, напечатанных на желтой бумаге. Это был "Манифест Коммунистической партии"…
Рябинин, опасливо озираясь на дверь, поспешно докладывал Ильяшевичу:
— …а потом заперся с председателем ЧК Блэком и его заместителем… с этим осетином, как бишь его?
— Савелием Хасиевым?
— Во! Им самым. Битых два часа проговорили. А о чем? — Рябинин вопросительно уставился на Ильяшевича, словно тот мог ему ответить.
— Пустое, братец! — зашагал по кабинету командующий. — Мало ли у них забот!
— Так ведь Блэк ему все дела краевой управы притащил! Весь ваш архив.
Ильяшевич остановился:
— Ты уверен в этом?
— Так точно, вашскородие. Тащил-то папки я.
— Ну, ну, продолжай!
— До утра лампу жег. Я несколько раз тихонечко так, на цыпочках… — При этом Рябинин продемонстрировал, как он крался и заглядывал в замочную скважину. — Читает!..
Ильяшевич снова зашагал по кабинету.
— Пусть читает! — задумчиво произнес он. — Ну, ступай, ступай!
Рябинин отпер дверь и выскользнул из кабинета.
Задумчиво вышагивая по кабинету, Ильяшевич не слышал, как вошел Сухорукин. Желчно улыбаясь, он крикнул в спину Ильяшевичу:
— Большевистский привет красному главкому! — и нервически рассмеялся.
Ильяшевич вздрогнул и обернулся.
— Паяц! Перестаньте смеяться!
— А я не смеюсь. Я плачу, — ответил Сухорукин, всхлипывая от смеха и вытирая слезы белоснежным платком. — Да, я плачу…
Глядя
— Кажется, винт ввинтился до упора, — успокоился наконец Сухорукин. — Помните Анну, полковник?
— Какую Анну? О чем вы, батенька?
— Каренину. Когда она поняла, что винт ее жизни ввинтился до упора, она бросилась под поезд. Боюсь, и нам пора… пока этот балтийский матрос не утопил нас в море.
— Вы были у него?
— Только что имел честь, — ехидно улыбнулся Сухорукин. — И черт дернул меня соваться к нему!
— Что же он говорил? Обо мне, случаем, не спрашивал?
— Ровным счетом ничего, господин "деникинский агент".
— Что это значит? Он так назвал меня? — Ильяшевич нахмурился. — Хм! И что же из этого следует?
— Не знаю. Я пытался спровоцировать его на откровенность, но…
— Этот "братишка" не так прост, как кажется. Умен и хитер, как русский мужик. Его на мякине не проведешь.
— Так-то оно так, но я не понимаю вас, полковник, просто отказываюсь понимать. В ваших руках муганская армия, зажиточное крестьянство молится на вас и только ждет вашего сигнала. Если вы захотите…
— Откуда вам знать, Терентий Павлович, чего я хочу и вообще что у меня на уме? Я человек военный и не привык болтать о своих планах. Это вы, политики, пустобрехи…
— Ха-ха! Опять мне досталось на орехи! — засмеялся Сухорукин. — Но когда же вы намерены… Ах, да, военная тайна! Ну, вам виднее. Только не медлите, полковник. Не упустите Синюю птицу и на этот раз…
В дверь просунулась голова Рябинина:
— Вашскородие! Зовут!..
Ульянцев сидел за столом президиума и внимательно оглядывал зал, рокотавший, как море, в ожидании начала заседания. Сегодня преобладали армейцы. Ульянцев с радостью отметил про себя, что среди штатских депутатов присутствует небольшая группа женщин, в том числе и талышинок — их яркое и пестрое одеяние так и бросалось в глаза. Ульянцев узнал Джаханнэнэ, с которой его познакомил Салман. Впрочем, Ульянцев и от других был наслышан об истории с царским старостой, об активной работе Джаханнэнэ в женотделе сельсовета. "Смелее, больше надо привлекать в Советы таких мусульманок", — отметил он про себя.
Наконец пришел Ильяшевич. Поднялся председатель крайисполкома Николай Тутышкин:
— Начнем, товарищи!..
В это время на сцену с подносом в руках вошла Багдагюль, стала раздавать членам президиума чай. По залу прошел легкий рокот.
— Это еще для чего? — смутился Ульянцев.
— Тимофей-гардаш, — громовым голосом откликнулась из зала Джаханнэнэ, — у нас такой обычай: собрались мужчины — подавай чай.
По залу прокатился смех.
— Ну, если обычай…
— Товарищи, — продолжал Тутышкин, — слово предоставляется чрезвычайному комиссару Кавкрайкома Тимофею Отрадневу.