Логика прыжка через смерть
Шрифт:
Тогда Заур вмешался. Противников было четверо сильных мужчин, Пончик не признавала слабаков. Заур храбро сражался минут десять. После чего его вынесли в дверь (в дверь – в первый и в последний раз), отнесли в его собственную комнату и хотели было оставить, но не устояли перед искушением: нагадили посреди ковра и подтерлись акварелями хозяина. На акварелях все был закат, закат – и ни одного портрета Пончика. Подтеревшись, гости рассудили, что хозяин их не простит и выбросили его из окна. Потом спустились к Пончику и продолжили вечер.
60
Снова все не так, – подумал Коре, – я собирался вернуться туда, а вместо этого мне прислали оттуда мое же тело с одеждой.
Впрочем, было и еще кое-что.
Речка, благополучно протекавшая целых полтора километра, теперь исчезла.
Изчез луг с пахнущими цветами и стрекозами, исчезло ограждение и фотодатчики, ловившие безбилетчиков. Местность выглядела такой же дикой и пустынной, какой она была в день его прибытия. Метрах в ста от Коре по песку шел человек с собакой на поводке. Ни собака, ни человек не обращали внимания на незнакомца.
Человек был безоружен, а собака не слишком велика. Судя по солнцу уже день, часов двенадцать.
– Эй! – позвал Коре, – подойди сюда!
Человек не обернулся, собака тоже. Коре подошел совсем близко и хлопнул человека сзади по плечу. Человек остановился и втянул голову в плечи. Собака принюхалась и стала лаять в пустоту.
– Я не виноват, это не я! – взмолился человек.
– Я знаю, что не ты. А кто?
– Я все напишу.
– Не надо писать, иди дальше, – ответил Коре и пошел к Ыковке.
В поселке его ждали сюрпризы. Во-первых, он сразу встретил Бульдозера, которого только вчера видел с проломленной головой. Бульдозер был невредим и весел. Крысы спешили к дому спичечника Ени, а фигура самого Ени виднелась в окне.
– Алло! – крикнул Коре в окно. – Как здоровье?
Спичечник Еня подошел к окну и посмотрел направо и налево. Ничего не увидел.
– Как здоровье, я спрашиваю.
– Вот был в больнице, – ответил Еня неуверено.
– Как мне добраться до Орисовки?
– Это там, где приют?
– Приют Блаженной Варвары.
– А, так это автобус ходит, – ответил Еня и перекрестился.
– Какое сегодня число? – спросил Коре.
– Восьмое августа.
– Не ошибаешься?
– Или седьмое.
Срез подреальности номер 033 оказался сдвинут на шестнадцать с половиной суток назад.
61
Детей заперли в двух монастырских подвалах, чтобы не мешали обыску. Дети сразу начали лупить друг друга направо и налево; девочки от мальчиков не отставали. Пришлось перевести воспитанников в один подвал, маленький, – набить их в склеп плечо к плечу. Лишенные возможности двигаться, дети ограничились словесным хулиганством.
Когда строй детей проходил мимо Епинцева, он удивился тому, что все воспитанники вместо париков носят приклеенные шапочки.
– Это совершенно необходимо, – ответила Ната. – Они ведь уже не маленькие.
Вон какая дылда! Если не приклеить, от скуки по ночам станут заниматься сексом.
В позапрошлом был случай, одна забеременела – нам только младенцев здесь не хватало и кормящих мамочек.
– Так пусть работают лучше.
– Они и так работают до упаду, – ответила Ната, – не знаю откуда только силы берутся. А ну в строй, змея!
Справка: занимаясь любовью, осиане обычно снимали парики; другого повода снять парик у них не было; постепенно само действие приобрело сексуальное значение и самым откровенным заигрыванием считался нейтральный в прошлом жест – провести рукой по волосам; на стенах уборных здесь рисовали не раздетых женщин с преувеличенными половыми признаками, а лысых женщин с огромными лысинами, похожих на мудрецов – и то правда, разве можно представить себе что-то более возбуждающее, чем гладенькая женская лысинка? Девочки вырывали из экциклопедии изображение Сократа и тайком передавали друг другу, прыская при виде такого разврата; педагоги не одобряли и здорово наказывали – поэтому воспитанники и носили приклеенные парики.
Девочка, названная змеей, имела сморщенное личико, сморщенное, как сдувшийся воздушный шарик. Она отвернулась и показала Нате дулю, из подмышки.
Змея мыла низенькой, остроносой; без двух верхних зубов впереди.
Пока шел обыск, Ната сидела с Епинцевым в кабинете директора и говорила о разных разностях, накручивая локон на палец. Господин подполковник уже начинал растекаться от внутреннего жара – как маргарин на сковороде растекается от внешнего. Епинцев редко обращал внимание на женщин и считал их затмением ума – но иногда и на него находило затмение.
Осмотр верхних этажей ничего не дал. Единственной необычной вещью была дверь, нарисованная в подвале. Дверь была нарисована мелом на стене. А проблема была в том, что рисунок не стирался.
– Сейчас прийду, – сказал Епинцев. – Покинь помещение.
Сержант покинул и Епинцев попытался было обнять собеседницу, но получил оглушительную пощечину – даже в ухе зазвенело.
– Извиняюсь, – сказал он, – я что-то не так понял.
Он уже стоял в дверях, но «подождите…» прошептала Ната.
– Что еще?
Ната молчала, опустив глаза. Потом, все так же глядя в пол: «я просто хотела сказать спасибо.» На мгновение подняла глаза и сразу же закрыла лицо руками. Епинцев вышел, чувствуя, что прощальное спасибо прожгло в нем незаживающую скозную дыру чуть повыше желудка. Именно так он и чувствовал.
Бойцы вооружились мокрыми тряпками и стирали дверь. Мел стирался, но сразу же проступал снова. Бойцы уже выдраили всю стенку, не видевшую воды все последнее столетие. Стенка заметно посветлела. Гмнастерки стали белыми от меловой пыли.