Логика прыжка через смерть
Шрифт:
У самой свой дачи он увидел на дороге (полоса дороги стала намного светлее, звездный ковш начал гаснуть, погасли механические светлячки, а деревья стояли величественно как памятники самим себе – наклонили ветви, будто тоже спят); на дороге он увидел темное пятно и сразу понял, что это человеческое тело. Он подошел, склонился над телом и узнал Бульдозера. Бульдозер был пока что жив, но его череп был явно проломлен. Тело пошевелилось, открыло глаза и произнесло единственное странное, в его устах, слово: «мамочки…» и душа отлетела на небеса или куда ей там положено отлетать. Доигрался все-таки.
52
Он спустился к реке. Река текла черная и быстрая, ее не выключали на ночь.
Луг с цветами пах так же, как и днем; пластмассовые цветы продолжали цвести, электронные стрекозы продоллжали скользить в ночном воздухе над ними. Им не нужен свет. Вокруг луга стояли контрольные датчики с фотоэлементами – ловили безбилетчиков. Но прозрачного человека им не засечь. Мой мир тоже знал такое, – думал Коре, – когда-то додумались ставить датчики у всех лесов, рек, озер, и на побережьях морей. Потом присылали тебе счет. Но люди быстро отучились отдыхать на природе, да и настоящей природы вскоре не стало. Здесь будет то же самое.
Он нашел место, с которого скатывалась коляска.
Вот здесь, здесь обрушился грунт. Еще бы, под такой тяжестью. Что будет с моим телом, когда оно погрузится в воду? Оно станет видимым? Или вода проникнет в него? И если я намного легче воды, мне не удасться нырнуть. А если я намного тяжелее, мне будет труудно всплыть.
Он присел на корточки и зачерпнул воду ладонью. Жидкость переливалась, едва видимая в свете алых звезд, нереальная, подвешенная в пустоте. Он сосредоточился и вода пролилась сквозь ладонь. Пора заняться делом. Лучше закончить все до утра, пока не прибежали пляжники. Они могут что-то заметить – например, мокрые следы моих ног или капли, стекающие по моей коже.
Норок было много и все на одинаковой глубине. Искать оказалось гораздо проще, чем он предполагал: во первых, его виртуальное тело не чувствовало холода и не нуждалось в кислороде; во-вторых, все кусучие раки вымерли, попав в настоящую воду. Коре вытащил нескольких и попытался разглядеть. Бедняги. Со здешними жителями случилось бы то же самое, если бы они съели кусок обыкновенного хлеба. Мы и они никогда не поймем друг друга. Он нашел прибор около пяти утра.
Хворость плыла тихо, вся под белым покрывалом тумана; только приглядевшись, увидишь, как быстро проскальзывает под клубами черная блесткая гладь. А прислушаешься – и услышишь, как вьются водяные струйки между пластмассовых стеблей пластмассового камыша. Вот рыба прыгнула, и еще одна.
Вот проплыла коряга, а вот несет водою целый островок. Вон в тумане черное старое дерево стоит – так стоит, что похоже, будто притаилась на его длинной ветви черная птица с человеческим телом, притаилась и сидит неподвижно, смотрит на людей, выжидает своего часа. Чего только не привидится в тумане. А вон прибило к берегу мертвую черепаху, черепаха большая, говорят, такие триста лет живут. Кто-то выпустил поплавать, она и сбежала. Что триста лет жить, если потом все равно вот так помрешь. Может быть, старушка помнила еще настоящую реку, настоящих рыб и настоящий луг. Черепаха плавала, раздувшаяся, костяной панцирь был ей тесен. Молчали лягушки, обычно громкие по утрам – и от этого Хворость казалась чужой и холодной, хотя вода – как парное молоко.
Он снова посмотрел на дерево и ему показалось, что птица исчезла. Что это было? Просто туман? Просто причуда воображения? Он закрыл глаза и представил себе виденное минуту назад – нечто большое сидело или висело между веток дерева, такое же черное, как и ветки. Но с дерева ничего не падало и не слазило – тогда улетало? Что это было? Здесь? В почти нормальном мире? Нет, он не может появиться здесь.
Он открыл прибор и набрал 033. Тридцать третий срез подреальности.
Интересно, случится ли что-нибудь сейчас или снова все ограничится одним гулом?
Вот оно. Гул надвинулся со всех сторон и усилился так, что пришлось закрыть уши ладонями. Воздух помутнел и начал плыть, уплотнившийся и вязкий как сметана.
Река, луг, туман потекли, будто сделанные из масла и тающие в жаркий день.
Дольше всего держалась черепаха, но и та утратила четкий контур и смешалась с водой. Из серого цвета начали выступать новые детали: вот снова дерево, но не в тумане, а четкое, будто вырезанное из черноты и приклеенное на светлеющее небо; песчаный берег, овраг. Река исчезла. Зато появилась рука. Он поднес руку и глазам и осмотрел. Обыкновенная рука. Моя. Моя на сто процентов – на ней ногти, давно не стриженные ногти. Несколько крошек прилипли на ладони. Все линии мои, я узнаю их. Комбинезон. Тот самый, в котором я пришел в сто сороковой корпус ИПЯ.
В этой одежде я отправлялся на задание. В этой одежде и в этом теле. Снова все не так: я собирался вернуться туда, а вместо этого мне прислали оттуда мое же тело с одеждой.
53
Камень разбил стекло, ударился в стену и свалился на кровать. Господин подполковник лежал, задумавшись, на этой же кровати, поэтому камень его изрядно испугал. Господин подполковник боялся только трех вещей: неминуемой смерти, черных кошек и неожиданности. Он крупно вздрогнул всем телом. Из окна выпал еще один кусок стекла.
Он выключил свет, взял бинокль с приспособлением для ночного видения и подкрался к окну. Выглянул. Ничего. Вот дрогнуло сеточное ограждение – так, как будто кто-то пытался перелезть через сетку. Приспособление для ночного видения показывало пустоту. Понятно, значит приборы его не засекают. Тем хуже для него.
Господин подполковник вызвал агентов.
К утру два Ити, Пашка и Шишка прибыли на место. Предварительный осмотр места происшествия дал: перевернутый мусорный бак, отпечатки пальцев на ограждающей сетке, отпечатки босых ног на щебенке и на песке, у вырытой поперек дороги канавы. Отпечатки отправили в город на анализ. Анализ требовался просто ради формальности, все и так было ясно.
– Что мы имеем? – спросил Епинцев на вечернем совещании.
Совещание происходило в помещении участка. Участок был трехэтажным зданием, самым высоким в поселке, второй этаж выкрашен суриком, а третий оклеен обоями под мрамор, внутри панели из настоящего дерева, в подвалах четыре камеры для добровольных признаний, все прекрасно оборудованы, на входе дежурный следит за пропусками – участок обслуживал еще восемь поселков, подобных Зыковке. Над входом в участок висел выцветающий транспарант: «Теснее сплотимся в борьбе!».