Лондонские тайны
Шрифт:
— Жид меня колотит, пускай колотит, только бы не отнимал джину. Какое мне дело до колотушек, когда есть у меня джин!
Итак, я ничего не могла добиться. Шли дни за днями, проходили недели, месяцы, годы. Я росла и, как говорил Измаил, хорошела. В моей жизни не происходило перемен. Отец мой стал отлучаться все чаще и чаще. Моей единственной радостью была Кора. О, милорд, если бы вы знали, как она меня любила! Если я была весела, она бегала и резвилась около меня. Если на меня нападала грусть, она ложилась у моих ног, не сводила с меня глаз и время от времени жалобно стонала. Бедная Кора! Она не перенесла неволи, Она худела, потому что высокая стена отделяла ее от горизонта, от обширных лесов, в которых она родилась и жила.
Однажды поутру, когда я пришла в сад, моя бедная лань лежала на траве, она едва дышала. Я поняла ее страдания, стала возле нее на колени и горько заплакала. Кора подняла немножко голову, посмотрела на меня еще раз… Голова ее опять упала на траву и уже более не подымалась. Меня насилу оттащили от единственной моей подруги, мне хотелось умереть рядом с ней! Вечером какой-то человек, которого Темперенса называла Бобом, унес труп моей бедной Коры. Когда я увидела, что он взвалил лань на плечи, понес ее, из груди моей вырвался невольный крик и я лишилась чувств. Когда воротилось ко мне сознание, у моей кровати стоял Измаил с доктором.
— Ее надо беречь, — говорил доктор, она сильно расстроена. Ей нужны воздух, свобода, удовольствия, или…
— Не ошибаетесь ли вы, доктор? — спросил мой отец. — Мне кажется, это маленькая горесть, которая пройдет, когда я куплю для нее другую лань.
Доктор отрицательно покачал головой и взяв из хрустального стакана полузавядшую герань, сказал:
— Цветам и детям необходимо солнце, вот растение, которое завтра совсем завянет… Поверьте мне, мистер, что если вы не дадите легким вашей дочери свежего воздуха, то она завянет, подобно этому цветку.
Доктор поклонился и вышел.
Я притворилась спящей. Пробыв еще несколько минут у моей кровати, Измаил удалился.
Глава сорок восьмая
МЕДАЛЬОН
Продолжение рассказа Сюзанны
Рано утром на другой день меня усадили в карету, в которой я ехала в течение целого дня. К вечеру, когда уже стало темно, карета подъехала к какому-то большому дому и остановилась. Меня уложили спать. На другой день меня разбудили светлые, блестящие лучи восходящего солнца. Я поспешно соскочила с постели и подбежала к окну. На глазах моих показались слезы, милорд, когда я увидела перед собой обширный горизонт, леса, озеро, горы! Все это освещалось солнечными лучами, которые осыпали предметы золотистой пылью. О, как это было чудно! Я даже забыла Кору и плакала от радости.
То место, в котором я поселилась, находилось далеко от Лондона, но ни того, где оно лежит, ни того, как называется я не знаю. Мне позволено было выходить, но я не смела говорить ни с кем, кроме Темперенсы. Она и Ровоам не оставляли меня одну ни на миг и становились непреодолимой преградой между мною и добрыми крестьянами, которые, когда встречались со мной, ласково кланялись. Мой отец остался в Лондоне.
На свободе и чистом воздухе физические силы мои быстро развились. Я выучилась ездить верхом, плавать, и Ровоам нередко приходил в изумление от той смелости и ловкости, с которыми я владела ружьем.
— Мне недавно стало известно, милорд, что подобные вещи не совсем приличны молодой девушке… Я постараюсь забыть их, Бриан.
— Ничего не забывайте, Сюзанна, — вскричал Ленчестер. — Все в вас меня приводит в восхищение и мы будем счастливы, если вы любите меня.
— Люблю ли я вас! — произнесла Сюзанна, крепко сжав руку Бриана. — О милорд! Одному Богу известно, как я вам предана, но вы сами убедитесь, когда узнаете, какое сильное влияние вы имели на мою судьбу.
При наступлении осени, от Измаила пришло приказание возвратиться в Лондон. Увидев меня, он отступил с изумлением.
— Как ты выросла и похорошела! — вскричал он невольно. — Доктор не ошибся, Сюзанна, тебя теперь уже нельзя считать за ребенка. Любишь ли ты наряды! По глазам твоим видно, что ты любишь их! От меня ты ни в чем не встретишь отказа, ты будешь счастлива!
Я невольно задумалась над словами Измаила, но ненадолго. Темперенса в тот вечер, убирая мои волосы, отличалась особенной веселостью.
— Мисс Сюзанна, — сказала она смеясь, — мне поручено поцеловать вас… Ха, ха, ха! В обе щеки… Вот так!.. И повесить вам на шею эту штучку.
Не успела я ответить, как она поцеловала меня в обе щеки и повесила на мою шею медальон на шелковом шнурке, вот этот самый.
— Откуда это? — спросила я. — Кто тебе поручил.
— Тс!.. — прервала Темперенса. — Это секрет…
— Ради Бога, Темперенса, скажи мне, от кого ты получила эту хорошенькую вещицу?
— От феи, — отвечала она, громко засмеявшись, — от феи, которая очень бы желала увидать вас.
Больше я ничего не могла добиться от Темперенсы. Я все смотрела на медальон и так задумалась над ним, что не заметила, как ко мне подошел Измаил. Он слегка, ударил меня по плечу, я вздрогнула и быстро спрятала медальон на груди.
— Ого! — вскричал он с насмешкой. — Вы, мисс Сюзи, как кажется, уже имеете тайны… Покажи мне сию минуту, что ты скрываешь!
— О, милорд, хотя вы и имели дела с моим отцом, но вы не знаете его повелительного голоса! Одно воспоминание об этом голосе приводит меня в ужас! Бриан, — прибавила Сюзанна тихо и придвинувшись к Ленчестеру, — я недавно слышала опять этот голос. Тот, который купил у меня мою жизнь, заговорил со мной на прошлой неделе голосом Измаила. Этого человека я знаю под именем Тирреля, леди Офелия называет его сэром Эдмондом Маккензи.
— Сэр Эдмонд Маккензи! — удивился Бриан.
— Не думайте, что мне только так показалось, — продолжала Сюзанна. — О нет, это был его голос.
— Но, Сюзанна, вы забываете, что Измаил умер.
— Вы думаете, что мне только так показалось?
— Может быть…
Сюзанна, закрыв руками лицо, на минуту замолчала.
— Я должна была повиноваться приказанию отца, — продолжала снова молодая девушка.
Едва он бросил взгляд на герб и имя, выгравированные на медальоне, на лице его показался гнев.