Лоскутная философия
Шрифт:
самый важный долг человека;
дискурс о смыслах, форма сознания высшей меры;
искусство творить концепты;
учение о корнях всего;
трансцендирующее усилие;
жизнь на грани мышления;
адекватный вид абсолютной предметности.
Правильной представляется эта вот дефиниция (от Платона), что философия занята "умиранием". Философия, подтвердил Монтень, - "обучение смерти". Если душа бессмертна, то, в этом случае, как мать учит дитя ходить, точно так философия держит душу на п'oмочах и готовит к Инакому. Кто в земном слеп - тот слеп в духовном. Странно надеяться, что без школы духовного зрения преуспеешь за гробом. С этими целями в католичестве есть чистилище, где готовят для вечности. Жизнь, земная жизнь - недокончена, и нельзя сказать, кто счастливец или несчастлив. Даже земной путь странен. Будь дворянин Бонапарт на Корсике, не отправься во Францию - обойдён бы был там Па'oли, местным кумиром. Также не будь войны, Б. Сафонов, дважды герой, асс-лётчик, жил бы в деревне
Кто говорит: "Я счастлив", - это неправда. Пусть ты богат, здоров - важно, чем кончишь. Царь Крёз понять не мог, почему Солон, премудрейший из греков, не полагал его жизнь блестящей. "Важно, чем кончишь", - рек Солон. Вскоре персы убили этого Крёза страшною смертью.
В общем, ничья судьба не счастливая, а равно и не горькая вплоть до смерти, так мыслят мудрые. Ни о ком, дополняю, нельзя судить, не узрев его за пределами смерти, кою осилит лишь философия, поводырь вечной жизни. Как ведь бывает: кончил с оркестром на Новодевичьем - а на том свете скот пасёт на отшибе и всяк и плюёт в него.
Философствуйте.
217
Amor fati Выйди к спасению
сквозь смятение.
Успокоение -
не тебе.
Ночь отречения -
век мучения
и возвышения.
Так в судьбе.
218
Я умру у врат мира, изгнан людьми и лишён Богом крыльев, чтоб не взлетел к Нему.
219
Милых всемству интервьюируют. Z сказал, что, мол, всё в жизни сделал как полагается: чад завёл, дом построил, "музыку" пишет, вырастил дерево... Прервала позвонившая, прорыдавшая, что его, шоумена, любит, пусть "творит дальше", "гений навечно". Тот похохатывал... Щёлкнув кнопками, я нашёл сюжет с женским голосом, и поток страстных слов захлестнул эфир. Мнилась 'Aргерих, Г. Вишневская, Каллас. Слышалось об "утратах в сфере искусства", о "суггестивности", "дурновкусии", о "безмерности трансцендентных анализов", о "духовности", "эстетических высях", "символах" и "культурных царственных шлейфах", что, дескать, "коротки" у значительной части авторов, а то вовсе отсутствует; также слышалось: Скотт, Феллини... Интервьюер спросил о концерте, что предстоит Москве. Женский голос молчал, и долго, вплоть до подсказки:
– Я вам о классике: Скрябин, Брамс, Шостакович. ... Слышали? Это ваше?
– Нет. Я хип-хоп люблю.
Стало ясно, из каковых она, почему популярна и о каких "шлейфах" речь.
Так хрюкало, притворясь утончённым, сыплет сакральным - и вдруг немеет, стоит сакральному взяться вправду.
220
Что нам Искусство (Баха, Сервантеса, Ницше, Пушкина, уточняю; мир прост настолько, что вздумают, речь о Галкиных либо Малкиных)?
В чём Искусство?
Что нам Растрелли, Данте и Глинка? Что они требуют? Сверхъперцепции. Ведь параметры чувств и мыслей в высшем Искусстве - это не куцость, коей дрянь урез'aла нас, добиваясь, скорей всего, чтоб ментальные и иные способности скисли и чтоб какой-нибудь плоский пакостный шлягер выглядел истиной, а воздействие горнего нас вгоняло бы в ступор и представлялось оторванным от нужд жизни, стылым, бессмысленным и пугающим. Так от грома мы прячемся, кроя темя руками.
То есть Искусство - зов изначального, степень рая, где мы могли вмещать сверх-аффекты. Бог сотворил нас под образ Свой - но мы влезли в щель меж "добром" и "злом", где тупели, слепли и глохли собственной волей и упростились, так что "тра-ля" теперь лучше Моцарта. Не снесли мы безмерного. Но с Искусством тщимся опять к богам.
Выше крылья! Гор'e сердца!
221
Нам выносят мозг детективами, научая победам в "истинном и единственном" мире, где предназначено, чтобы Зло вечно гнало Добро в виде Женского Тела (Денежного Мешка ли). Славный Герой же, ищущий правды, вынужден рыться в грязном белье, где, пачкаясь, вдруг находит Добро, естественно в виде Женского Тела (Денежного Мешка ли), кои он, вычистив, водружает на место и удаляется в благонравное, чуть брутальное пьянство - реминисцировать об утратах. Женское же роскошное Тело и Мешок Денег горестно плачут, ведать не ведая, что Герою кайф, в общем, лишь в садо-мазо. Суть детектива вся в Женском Теле и в Мешке Денег, что алчем с мыслями: у нас нет, у него, гада, есть они, но он медлит, гад, взять их и жить в довольстве! Вот должный образ "нравственной" мысли, "нравственной" ценностей.
222
Мы рождаемся с крыльями, а мораль обрывает их.
223
Достоевщина - это жизнь без моральных игрищ и трюков. То есть подспудное - вон давай. Или дрянь душа, как сейчас, когда гнут её? Вздор душа? Душу прячут, где ни возьми; мол, этика. На работе, в искусстве, в мысли и в чувствах - рамки и порции. На Давида, на статую, надевают подштанники. Маскируются части тел в кинокадрах. Ну, а Джоконда? Что мне в ней надобно? Я б взглянуть хотел, как она оправляется; речь её не вульгарна ли, стоит рот раскрыть? Не тщеславен ли и не глуп сей перл? Может, явной Джоконде было привычней пить и ругаться. Вот что мне нужно, кроме улыбки этой Джоконды, кою мир славит. Всю её нужно!.. Дозы в искусстве, порции в жизни... А Достоевский всё пёр наружу: мерзость в морали - но ведь брильянт живой. Кроме Фёдор Михалыча, кто вот так в жизнь за истиной? Жизнь нельзя кромсать.
224
Есть Монмартр, Пикадилли, Токио - а я видел лишь это, жгущее чувствами колоссальнейших мер. О, Родина, моя Родина! Мне б в каморке пить горькую, чтоб запить тоску, потерявшись в громаде, что вобрала мой род к тайному, неподъёмному всякой нацией, непостижному, - да и нам непонятному, - ради коего мы ломаемся, чахнем, гибнем, так и не ведая, для чего, ибо нет у нас ни богатств, ни счастья; разве что в мае, лепящем кроткий русский наш рай, мы нежимся перед сумраком вьюг и слякотей в криках воронов средь пустой серой шири, дабы и впредь хранить окаянные, словно вросшие в плоть безмерности для каких-то нечеловеческих перспектив. Вдруг Бог здесь сойдёт в Свой час?.. Невольные, бдим мы вверенный окоём, а рыпнемся - лишь творим разрушение как урок не бежать судьбы, но стоять вечной стражей, кличущей тщетно: что тебе, Родина, мать и мачеха?
225
Есть теория, что за шесть веков до Р. Х. в древней Аттике взрос решительный тип мышления, богоборческий, суть какого в таких словах (Геродот): присуждённого роком не избежит сам бог. Логос космоса одолел миф хаоса. Возникает вдруг разум рациональный, разум логический. Отправляясь от нескольких постулатов, он строит очередь выводимых одно из других в жёсткой сцепке явлений как бытие вокруг. Предпосылки малы числом, ограниченны. Сам Платон заповедал: "Негеометр не входит!" - что означало гон правд сомнительных, осуждённых концептом "необходимость не слушает убеждений" и спинозистской трактовкой чувств как углов. Архипринципом стала м'aксима, что рождённое - гибнет, главный закон стал - смерть, абсолютная неизбежность. Стались два мира антиномичные: прежний верил в богов всесильных, вечных, свободных, новый мир верил в Необходимость. А ведь и правда: ты хоть весь век вопи - но, когда ты урод, им будешь, плюс и умрёшь таким. Эти верили в "дважды два есть четыре" и лишь одним могли облегчить юдоль: вздумать нечто, чем бы владели вроде как боги. И преуспели. Вздуман был мир, где и данник мог стать владыкой. Как это сделали? Говорят, что Сократ, простояв два дня, породил небывалую сущность. Да, мы слабы, размышлял Сократ, и природа сильней нас. Но - есть спасение. Верь в "добро" и в другие понятия - и ты бог. Прозелит "добра" почитался за лучшее, он имел капитал "краше утренних и вечерних звёзд". Ведь, держась "добра", ты имущее Крёза, вещее пифий и круче Марса. Ты царил в добродетели, в отвлечённых идеях. Ты их творил, как бог!
Да, Сократ сотворил мир "добра", "благородства", "славы", "достоинства" и иных затей и призвал всех войти в него. Прежний чувственный хаотичный мир был объявлен неподлинным, мир понятий- реальным. Бог создал старый мир, а Сократ создал новый как метафизику. Между Богом, короче, и человеком вставлен был "логос" - разум особый, математический в существе своём. Этот "логос" прервал связь с Богом. Прежнее гнали, будь то хоть радости. Нужно было оценивать, исходя из "добра", клеймившего это годным, это негодным. Предписывалось всё взвешивать: не любить, что влечёт тебя, не бежать от противного, а - судить. Наслаждение получали впредь, уточняем, не от цветов весны, но от знания, что цветы весной суть "добро". Бросив мир, человек погряз в парафразах о мире; и счастье прежнее, органичное, заменилось идейным, нравственным, установленным. Тьму немыслия сжёг свет рацио. Человек вышел в зону общих понятий и пребывал в них, как под защитой. Бог? Бог отсутствовал большей частью, Бог попускал злу, смерти, бедам и ужасам. Бог бахвалился: "Я творю свет и тьму, дею бедствия" (Ис. 45, 17). Человек не желал сего. Игнорируя Божий мир, он творил мир "добра" как истинный. Ты сдыхал от болезней, маялся нищим, - но, если знал "добро", ты был счастлив! Так онтология стала этикой. Люд мутировал в "человека вообще", о ком мнили бы, что он "добрый" или же "злой", и только, - тем упрощая, симплифицируя существо homo sapiens... Мир идей был обжит людьми. Он давал блага здесь, не где-нибудь. Он прельщал грёзой света, неги, спокойствия, безопасности и довольства собою в области, где бессильна Жизнь, что дышала угрозой, - то есть в мышлении. Это был шаг из данности, где творил Бог, к химере. Мир идей множился, горделивый, помпезный мир - но и мир безысходный. В нём были люди, что, покорённые "дважды два" вместо Бога, втиснулись в путы вместо свободы. Бог был отвергнут. Или, иначе Им стало слово, принцип, идея, смысл и понятие. То есть фикции.
226
Обретаюсь близ преданного древа Жизни и всех зову к нему. "Хватит!
– злятся.
– Нам надоело!"... Странные. Испражняемся, точим лясы о деньгах, пакостях, тряпках, фокусах власти; смотрим картины, где лейтмотивом одно: секс, подлость, драки за собственность, пошлость, блядство. Это нормально, не раздражает. А как услышим про древо Жизни или про рай - вдруг злимся. Стало быть, внутри каждого до сих пор стыд за древнюю первородную мерзость?
227