Лоскутная философия
Шрифт:
Погубили Немцова вовсе не пули. Не-адекватная философия человека живого, контрадикторная и далёкая от всесильной реальности "-измов", чад адеквата, стала палач его.
49
Видишь власть, вороватую и циничную, - и культ Сталина мнится раем.
50
Ницше, о, Ницше! Ты в "воли к власти" мыслил героев, рвущихся к истине, - а свелось к власти быдла.
51
Есть зёрна истины в бытии нашем? Вряд ли. Мир лишён сущего, и давно мир не Богов. Всё распадается, всё дробится. Наша наука как оперирующая анализом, вивисекцией целого, в бесконечной прогрессии делит мир на фрагменты, клочья, частицы. Всё это валит смрадною кучей, и эталон
Нет, неправда! истина всюду!
– вот что нам скажут, ибо чт'o было не исчезает, а переходит из формы в форму. Физика, плюс закон сохранений энергии. Верно: физика, а не Бог.
Бог значит, что всё возможно. В Нём, в Боге, физика есть не альфа с омегой, не перводвигатель, а помеха, если допустим, что есть помехи в том числе Богу. Он - Универсум и Сама Жизнь. Зачем же Жизнь препарировать? Близок миг, когда раньше живое станет условным, попросту мёртвым.
В общем, разложено всё предельно. Всё суть фрагменты. Даже Бог Гегеля - "самодвижущее понятие", у Спинозы - "субстанция", у премудрого Канта - "вещь в себе". У народа Бог - этика, у танкиста Бог - танк, у бандита - добыча, у Пристипомовой - бра от Гуччи либо Версаче.
Клочья всё, мусор, прах и обрывки, точно листва с дерёв. А в валящемся хламе вечная истина - зверь пугливый и редкостный.
52
Сны угарного субчика. В детской сущности - тайна. С. Ковалевская пишет, как Достоевский вёл о ней, тогда малой: "Кроха, а поняла меня!" Дети истинны. Первозданное в них присутствует как полнейшее, абсолютное знание, что разменено позже участью прачек или министров.
Детство - период с трёх по тринадцать. Где всё сливалось, где мрак в углу был реальней, чем угол, где я был общим, а не отдельным, первая из моих грёз - девочка. Я не знал пускай, чт'o вблизи, но любил уже это и тяготел к нему (лишь поздней, много лет спустя, осознав это женщиной). Мой порыв утопал в ней, я выделял её, - каждый раз, верно, новую девочку, но во мне все смешались. Раз, взятый в баню, млел я в феминности. Сексуальных чувств не было, но томление было. Я различал тогда, помню, женщин в выпуклых формах, сверстниц. К нам пришли сёстры; младшая стала мне прото-женщиной. Мы играли в "больницу". С ней я нырял под шкаф. Она, "доктор", лечила. Мне было сладко. Я в роли "доктора" раздевал её, трогал - всю. Ей нравилось. Не отец, не мать, но мальчишка дал ей блаженство. Секс детей некорыстен. Он есть не секс, а эрос, или любовь, сливающая в одно. Естествен не половой акт - эрос.
Детство... У каждого в детстве был секс-дебют. У всех.
53
Пришествие и действительность этики - summum мыслей о том, как сделать, чтобы богатым голь не мешала.
54
Рождаемся одинокими, одинокими мрём... Рождение есть отрыв от Бога, Кто бы Он ни был, - и, значит, грех. Мы каемся в одиночестве.
55
Михалков Н. С. Себялюбие от дворянских понтов, свитско-барских замашек, сытой эстетики, патриотики от искусства и бонвиванства. Он и царя сыграл - а всё мало, пафос да пафос, наглый, лубочный... Нынче он, вроде, ставит про Бога, сам в главной роли. Вдруг поостынет?
56
Такт, философский такт... Важен он или нет? Включает он фактор терминологии? Да, включает. Коль она разная, то, получится, вы общаетесь на различных наречиях. Общность терминов есть залог полезной дискуссии? Мысль двуличная, ведь на деле лишь утвердится чей-нибудь доминат. Мол, "я", член-корр, возглашаю мысль - ответствуйте в моих терминах, на моём языке, известном, признанном в мире.
Вспомним Гуссерля. Он мнил избавить мысль от попутного, прикладного, что ей присуще, психологизма прежде всего; мечту таил заключить весь мир в скобки, чтоб этот мир ему не препятствовал, в пользу чистой-де, первозданной субъектности (и объектности); как бы он, Гуссерль, есмь один-одинёшенек с профильтрованным "чистым Я"; хотел стать рупором Космоса и глашатаем Истины, чтоб ему не мешали мнения и оценки прочих разумников, ведь познание есть трактовка интерпретаций; он же пытался не философствовать, а найти мысль верную, окончательную, финальную... Цель достойная. Но Гуссерль таким способом потрафлял себе. Все догматики целят, чтобы их истина стала истиной каждого. Вот чего и хотел Гуссерль: оторваться от мира и объяснить мир девственным как бы разумом. Значит, прочих философов за ничто считал?
Ход Гуссерля смотрится поиском оптимального метода. Но, в реальности, он спасал доктринёрский чин философии, когда мир только бурш сюзеренного учащего субъекта. Здесь вербование и моральных схем, что старательно подправляют спор реверансами в одну сторону. Ведь в самом этикете есть норма первенства (типа юность чтит зрелость, джентльмен - даму, доктор - член-корра и академика). Диспут "нравственен", лишь когда априори кто-то назначен чтиться "добрее", чем остальные. Важен и тот момент, что познание ограниченно привлечением только логики, столь любимой схоластами. В результате открытия, что добыты не логикой, отвергаются. И действительно, разве стоит доверия всё почерпнутое вне разума? Кьеркегор философствовал от любви (безумия), а исайи вещали в миг исступлений, а Достоевского откровения стерегли в падучей. Разве подобное может значить?
Может быть, философский такт в том, чтоб не править дискуссию, "как положено", но принять её, будь она даже с дракой, и истерия в ходе дебатов - спутник открытий более верный, нежели диспуты в русле признанных терминов двух учтивых господ? Коль истину не нашли досель, стиль её вряд ли РАН-ский. Коль спорщик злится - это знак крепости твоих мыслей.
57
Всё расщепили и препарировали, цифруют и на компьютерах дают в байтах. Всё-всё цифруют... Можно ли цифровать жизнь? Дудки. Что сводится к цифре - мёртво. Не оцифруешь ни жизнь, ни Бога.
Мы были с Богом. Нынче цифруем. Сколько предать нужно истин эдема и сколько тайн презреть, объявив их нестоящим, чтоб не чувствовать Бога - но цифровать мир. В этом знак розни жизни и разума, а он гид наш, мы ведь разумны.
Сколько забросили! От чего отказались! Сколько порвали жизненных связей! И - что мы знаем? Знаем, как пользоваться вещами, употреблять их и быть в рабах у них, а не быть с ними в братстве. В нас из того, кем были, вышел мутант с приваренной к прежде сложной, прекрасной сущности маской, спрятавшей всё, что природы иной, чем смерть.
58
Мы, когда-то, вместо свободы выбрали нормы. Нормы связали нас, а "культура" - свод правил - отфильтровала, чтоб подогнать под них. Вышли люди, коих мы видим. Так что Плотин устыдился даже и тела, шитого мерой разума, развалившего всё в куски, в муляжность. Разум и вытворил из нас фальшь.
59
Прошло всё... Мюзиклы будят горькие чувства. Смотришь на сказочный, феерический мир без бед, на большую любовь под звёздами и на веси, где бродят статные благонравные девы, слушаешь песни дев, что поют, будто птицы, - и щемит сердце. Что, задаёшь вопрос, ты не тот, кто любим Эсмеральдой или Дианой, с кем проживёте век и скончаетесь средь дворцов и слуг? Подмывает бежать в тот мир, где тебя, может, ждут ещё. Вдруг успеешь? Ведь пока жив - всё можно! Но видишь сумрак русского марта, грязь, ложь и скверну... и понимаешь: чудный мир не найдёшь. Ты хворый - а девы молоды. Это молодость им даёт стать, песни, чувственность и любовь.