Лотосовый Терем
Шрифт:
— Что это такое?
— Дурман заморский, в свежем виде он совершенно отличается от “золотых игл”, но цветки у них почти одного размера, высушенные на солнце становятся жёлтыми и удлинёнными, а если завязать узлом и пожарить, то и не отличишь.
Ши Вэньцзюэ побледнел.
— Чего? Это мандрагора…
Упомянутый “дурман заморский” также назывался “мандрагорой”. Ли Ляньхуа радостно рассмеялся.
— Верно, это мандрагора.
Он снова улыбнулся Чилун, там побледнела и не шевелилась.
— Тушёные акульи губы в белом соусе с корнем женского женьшеня, бабочки из тыквы с дудником, пряный суп из лосося с поддельными “золотыми иглами”… — продолжал Ли Ляньхуа. — Женский женьшень, дудник и мандрагора вместе составляют часть “порошка замешательства” легендарного Хуа То*. Даже если “порошок замешательства” неполон составом, если съесть его слишком много, то закружится голова, перед глазами поплывут круги, а сон будет беспробудным. Поэтому сегодня те, кто вчера ел рыбный суп, проснулись поздно, а остальные сонливостью не страдали. Юй Лоучунь любил рыбу, а съешь эти несколько блюд — будь ты хоть первым мастером цзянху, сон всё равно сморит.
Хуа То — медик Древнего Китая. Согласно «Хоу Ханьшу», он жил в последние годы существования империи Хань и первым стал использовать анестезию (вино, сдобренное коноплёй).
Все взгляды невольно обратились к Чилун — вчерашние кушанья заказывал, конечно, Юй Лоучунь, но приготовлением заведовала она. Ли Ляньхуа улыбнулся женщине и приподнял кусочек жёлто-белой змеиной кожи.
— Вчера я объелся сладостей, а суп не пробовал, и всё ещё чувствовал себя бодрым, когда вернулся в комнату. К своему удивлению, я обнаружил там барышню Сифэй.
Чилун молчала. Сифэй огромными глазами в ужасе смотрела на Ли Ляньхуа, не представляя, какими ещё словами он потрясёт людей. Ли Ляньхуа вздохнул.
— Сначала я обрадовался, но барышня Сифэй сказала, что проиграла барышне Чилун в шахматы, потому и пришла ко мне. Услышав это, я опечалился, но зато узнал, что прошлой ночью барышня Чилун вместо барышни Сифэй провела ночь с Юй Лоучунем. — Он приподнял зажатую в пальцах змеиную кожу. — Затем я нашёл в комнате эту вещь, о чём же это говорит… — пробормотал он. — Полагаю, увидев эту вещь, все испытают примерно то же, что и я — испугаются и закричат: “Змеи”!
Дунфан Хао с изумлением уставился на клочок змеиной кожи.
— Раз вы нашли это в своей комнате, выходит, в “Женском доме” водятся змеи?
— Раз есть змеиная кожа, то должна быть и змея, которая эту кожу сбрасывает, — продолжал Ли Ляньхуа. — Однако кожа — вот она, а где же змея? На ней множество пятен, а шея тонкая — это острочешуйчатая гадюка*.
Острочешуйчатая гадюка = острочешуйчатая куфия
— Бесспорно, это острочешуйчатая гадюка, — кивнул Дунфан Хао.
Ли Ляньхуа помахал змеиной кожей перед Чилун и с серьёзным видом сказал:
— Я всё думал и никак не мог понять, откуда у меня в комнате сброшенная кожа ядовитой змеи, но посреди ночи вдруг сообразил, что эти покои находятся на самом западе, ближе всего к деревьям и лужайкам, неужто, пока в них никого не было, кто-то держал там гадюку? Уж не потому ли барышня Сифэй пришла в мою комнату, что кто-то боялся, что я обнаружу змеиное гнездо, и поэтому послал красавицу? Если бы я с головой увлёкся барышней Сифэй, то мог и не заметить змеиную кожу. — Он пробормотал: — Но пусть она и убралась в комнате, под шкафом всё же осталась немного… Какая жалость.
Сифэй, без кровинки в лице, отступила на пару шагов.
— Так в твоей комнате было змеиное гнездо, — позлорадствовал Ши Вэньцзюэ. — А змея где?
Ли Ляньхуа бросил на него взгляд.
— Ты копай-копай, может, и змею найдёшь…
Ши Вэньцзюэ замахал саблей, беспорядочно тыкая ей в землю.
— Юй Лоучунь отужинал роскошными кушаньями, запил мандрагору вином, так что по возвращению беспробудно заснул, и если тогда его укусила бамбуковая или острочешуйчатая гадюка, он наверняка ничего не почувствовал. Таким образом он и умер. — Он ласково посмотрел на Чилун. — Вы убили его с помощью гадюки, верно?
Чилун, кусая губы, хранила молчание, как будто что-то обдумывала.
— Но Юй Лоучуня разрубили на семь частей по иероглифу “ван”… — хрипло возразил Ши Вэньцзюэ. — Допустим, он умер от укуса ядовитой змеи, подсунутой Чилун, но она не владеет боевыми искусствами, как бы смогла разрубить его на куски? Не имея достаточной силы, даже самым острым в мире оружием невозможно расчленить труп!
— Если он умер вчера ночью, почему кровь не свернулась? — добавил Дунфан Хао.
Однако Ли Ляньхуа, не слушая их сомнений, ласково посмотрел на Чилун.
— Вчера ночью это вы были с Юй Лоучунем и убили его с помощью гадюки, верно?
Чилун молчала.
Ли Ляньхуа вздохнул и вдруг спросил:
— Книжный червь, ты там выкопал Юй Лоучуня?
— Сейчас, сейчас, — торопливо отозвался Ши Вэньцзюэ.
Сначала он копал кое-как, теперь же сабля так и замелькала, и вскоре в земле показался комок окровавленной плоти, а кроме него дохлая змея — и правда острочешуйчатая гадюка. Самое странное, вопреки всем предположениям, это было не несколько разрубленных кусков, а правая половина тела целиком, в отличие от расчленённой левой.
Тело расчленили вовсе не по линиям иероглифа “ван”!
Это была половина иероглифа “ван”, только половина.
Ли Ляньхуа перевернул правую половину тела Юй Лоучуня: на шее, груди и плече были фиолетово-чёрные припухлости с парными колотыми ранками.
— Это следы укусов гадюки. — Он вздохнул. — Если левую половину человека разрубили на три части, это вовсе не значит, что и правую разрубили точно так же, а лишь говорит о том, что есть причина, почему левую половину разделили на три куска.