Loving Longest 2
Шрифт:
— Ну какое тебе дело?! Ведь всё получилось так красиво. Я убил Финвэ, я украл Сильмариллы, я ускользнул от погони. Все это знают. Майрон, ну кого интересует, как всё было на самом деле? Даже сами нолдор не хотели и не хотят ничего знать.
Мелькор стал задумчиво водить ладонью по гладкому лезвию Англахеля; меч иногда вспыхивал дрожащим красным и фиолетовым светом, словно бы ему было страшно находиться в руках Мелькора.
— Я и Макар, мы всегда были вдвоём против Манвэ. Манвэ вынудил его сойти с ним в Арду своими отчаянными мольбами — ему без него было страшно, он думал, что не справится. Но ему пришлось понять, что Макар не захочет быть на вторых ролях. Мы были свободны; мы творили всё, что хотели, вокруг нас горело Изначальное пламя и холод Пустоты; мы создавали
Мелькор презрительно усмехнулся. Он чертил узоры кончиком меча по полу у лица распростёртого у его ног Финголфина, при каждом повороте угрожая отрезать ему нос или губы и лишь в последнюю секунду отводя лезвие.
— Пока я был в заточении, — продолжал он, — Манвэ заставил Макара возродиться в угоду Ниэнне. Рассчитывал на то, что дважды лишившись своего тела, Макар ослабеет настолько, что будет уже не опасен, а Ниэнну перестанет мучить совесть. Возродившись, Феанор потерял память о прошлом и прямо-таки помешался на своём земном отце Финвэ. Но когда в его руки случайно попали его собственные кости, и он сделал из них Сильмариллы, Феанор начал вспоминать. Я увидел, чья душа живёт в Феаноре, да и тело Макара в оболочке камней я не мог не узнать. Сначала это казалось мне жалкой уловкой, а Феанор — ничтожным обломком прежнего Макара, нашего Рамандора. Но потом, постепенно, видя его и наблюдая за ним, я снова увидел того, кто смог вырвать из чрева земного шар Луны и поднял его в Пустоту, чтобы я заселил его своими слугами. Рано или поздно я сказал бы Феанору правду о том, что такое Сильмариллы, и мы стали бы союзниками. К тому же Феанор не воображал, что у него есть сестра — в Макаре это было невыносимо. Но мне мешал этот мерзкий выводок нолдор, которых он считал своей семьёй. Если бы Феанор утратил сыновей и отца, он обязательно пришёл бы ко мне. Феанор мог заставить всех эльфов в этом мире служить мне… нам. Он был мне так нужен! Ублюдок Арафинвэ всё испортил.
— Если бы ты не посвящал Арафинвэ в свои планы, он бы ничего не испортил, — пожал плечами Майрон. — Почему же ты не попросил меня, хотел бы я знать?
— Ты был слишком далеко, — Мелькор поднял меч и повертел его у себя перед лицом, словно девочка — грошовое зеркальце. Он ловил своё отражение в отблесках лезвия.
— Тебе ведь не понадобилось много времени, чтобы добраться сюда из Амана. Это было бы естественно. Неужели ты не мог меня позвать? Как там говорила Варда, — усмехнулся он, — «оба были духами, склонными к раздору, и вместе с некоторыми другими, что пришли с ними, был первый и главный, что присоединился к раздорам Мелько…»
Мелькор расхохотался.
— Ты, значит, действительно думаешь, что ты первый и главный, не так ли, Майрон? Ты? О да, откровенно говоря, это почти что так. Но ты ведь уже знаешь, что ты просто-напросто кусок Феанора, не так ли? Мне кажется, это мерзко, мой милый. Тебе ведь без него лучше. А ведь тогда, когда ты впервые пришёл — пришла — ко мне, я мог бы понять больше: понять, что Макара не стало. Ты говорил о какой-то мести, но я не особенно хотел слушать. Жаль, но для меня и так всё тогда сложилось наилучшим образом. Я сказал тебе, что это Аулэ убил Макара — это ведь была правда, в первый раз это сделал он. Ты сказала, что хочешь поступить к нему на службу, чтобы отомстить, и это оказалось для меня весьма полезно. Знаешь ли, я всегда немного… немного затуманиваю сознание тем, кто приходит ко мне. На всякий случай. Я думаю, со мной ты был вполне счастлив. Надеюсь, ты не окажешься настолько чувствительным, чтобы отказаться прикончить детей Феанора? Я даже прощу тебе, что ты пустил сюда Маэдроса, раз этот урод уже избавил мир от своего присутствия.
— Если кто-то из них ещё жив, возможно, я это сделаю, — ответил Майрон, — это ведь не мои дети. У меня их нет. Только вот скажи, зачем ты
Он встал. Теперь они стояли лицом к лицу, и исходящее от Майрона пламя разбивалось о чёрные одежды Мелькора.
— Ты этого не помнишь… — выплюнул Мелькор. — Ты не можешь этого помнить. Не было этого. Не смотри на меня так. Я не убивал тебя… я просто хотел… я просто хотел… о, какое тебе дело, чего я хотел, у меня всё равно ничего не вышло! Зачем ты мне сейчас об этом говоришь? Чтобы я это снова почувствовал?! Я же не хотел… то есть…
— Да, ты заставил меня забыть об этом, когда я вернулся. Но сейчас я хочу знать —
— Да как ты не поймёшь, что я не хотел тебя убивать! — заорал Мелькор, взмахнул Англахелем и отрубил Майрону голову.
Мелькор повернулся, подошёл к Финголфину, наклонился; сейчас его лицо выглядело ещё более юным, чем обычно.
— Нолофинвэ… — сказал Мелькор. — Ноломэ…
Он заглянул в лицо Финголфину недоуменно, его зелёные глаза расширились, как будто бы в них был какой-то непонятный для Финголфина, но в принципе осмысленный вопрос. Так иногда на хозяев вопрошающе смотрят кошки, может быть, пытаясь сказать: «Это вот ты такой? Без шерсти? На двух ногах? Зачем?!».
— Что? Ну что скажешь? Ведь надо было мне его убить? Ну что же я мог ещё сделать с ним? Я же должен был убить его?
Финголфин посмотрел на него и с ужасом, который превосходил ужас от осознания, что его самого снова убивают и он снова умирает, он понял, что Мелькор серьёзен, что он действительно хочет знать его, Финголфина, мнение, что ему действительно не с кем об этом поговорить.
— Мелькор… — сказал Финголфин. Он, конечно, в других обстоятельствах не мог бы назвать его по истинному имени, только Морготом, тем прозвищем, что дал ему Феанор, но сейчас ему хотелось, чтобы Мелькор его услышал. — Мелькор, я понимаю, почему твой Отец возлагал на тебя столько надежд. Ты не знаешь границ в своих мыслях и желаниях. Ты способен осуществить всё — всё, что возможно для тебя. Но ты осуществляешь всё, что можешь, не думая о последствиях. Ты тонешь в последствиях своих необдуманных действий. Ты злишься, когда хоть кто-нибудь осуществляет то, что мог бы сделать ты. А ведь ты, Мелькор, пришёл в этот мир: ты облекся плотью и ты не можешь быть везде одновременно. Мелькор, у всего есть оборотная сторона. Осознание того, что ты можешь погубить того, кто к тебе ближе всех на свете, кто мог бы быть для тебя дороже всех на свете — перевесило всё, что мог бы сказать тебе свой разум. И ты всё-таки сделал то, что мог.
Снизу раздался странный, гулкий шум удара, как будто бы упало что-то очень большое.
— Мне кажется… мне кажется, Майрон пустил в моё убежище ещё кого-то, кроме сыновей Феанора, — выговорил Мелькор. — Я должен это увидеть. Но я вернусь и за это время я придумаю, как ещё поиграть с тобой. Нет, я тебя не убью. Это я просто так, для Майрона сказал. Хотел его позлить. В тот раз у нас с тобой всё кончилось слишком быстро. Сейчас я думаю, что Майрон был прав, когда хотел сделать мне такой милый подарок.
И Мелькор захлопнул за собой дверь.
Дрожа от чудовищного холода, Финголфин вдруг почувствовал, как его обволакивает со всех сторон ароматное тепло. Он подумал было, что это тепло — смертное, что чувства оставляют его, что сейчас он окончательно уйдёт из этого мира. Но подняв глаза, он с ужасом понял: нет: его заливает со всех сторон кровь Тар-Майрона, она заполняет комнату, она разлилась гладкой эмалью перед его глазами, и алый цвет загорается снизу опаловыми искрами и переливами хрусталя и неземного, фиолетово-зеркального, радужного света.
Финголфин представил себе, как эту кровь — такую же кровь, кровь Макара — льют в серебряный и золотой котёл, как Вана и Ирмо выливают эту драгоценную кровь в сухую, пустую яму.
Мелькор же, совершая убийство собрата, убивая Майрона второй раз, опять позволял этой крови литься напрасно.
На срезе шеи Майрона переливался радужным, таким знакомым блеском Сильмарилла разрубленный позвоночник.
— Ноломэ… — услышал он, как почти беззвучно шепчут губы на отрубленной голове Майрона. — Я не мог умереть мгновенно. Дай мне руку…