Loving Longest 2
Шрифт:
Майтимо помнил только разбитую голову Финвэ в тусклом свете железной лампы над входом. Никакого фонаря на полке не было. Он не разглядел, во что был одет убитый — видел только тусклый отсвет колец брони.
Они с Амродом переглянулись. Пенлод бывал в Форменосе, но он не был членом семьи и вход в личные покои Финвэ ему был закрыт. А Финвэ обычно завтракал в своей комнате, за столиком у балкона, одетый в длинное расшитое ночное платье, накинув длинный тёплый халат. Когда они тренировались, Финвэ обычно надевал под доспехи вещи из серого сукна без всякой вышивки, но никак не расшитую рубашку с гербом. Если кто-то видел рубашку под кольчугой, то это означало, что Финвэ или не успел переодеться, или… Или.
Гортаур покачал
— Ну и ну. Да, с Унголиантой, конечно, надо было бы побеседовать, но вот даже я побоялся после того, что она сделала с Мелькором. А вот смотри-ка, девушки нашли общий язык. Надо было послать к ней Тхурингветиль, что ли, а? Как ты думаешь, твоя знакомая сможет повторить мне свой рассказ? — спросил он.
— Думаю, да, — ответил Пенлод. По разговорам с Нан и Элой он понял, что обе эльфийки не так уж плохо относятся к Саурону.
— Итак, если Финвэ действительно был убит ларцом, или, по крайней мере, если ларец был разбит, когда убивали Финвэ, то тем более важно найти ларец или хотя бы его части, — сказал Гортаур.
— Да кому это важно? — спросил Амрод. — Ты думаешь, что мы станем помогать тебе обелить твоего хозяина? Всё равно всё это из-за него…
— Слушай, ты, последний Финвэ… — перебил его Гортаур.
— Нет, «последним Финвэ», Телуфинвэ, был Амрас, а Питьо зовут «Питьяфинвэ», «маленький Финвэ», — вмешался Пенлод.
— Пенлод, я знаю, просто теперь как раз вот этот у нас последний, как я надеюсь, Финвэ, — фыркнул Гортаур, ткнув в Амрода пальцем. — Так вот, последний Финвэ: я понимаю, что для сыновей Феанора это абсолютно неважно, но Финголфин лежит в гробу ровно потому, что хотел отомстить за своего отца, первого Финвэ. Он лежит там потому, что Феанор стал орать, проклинать Мелькора за гибель Финвэ и даже пытался наложить на себя руки. Финголфину, как всегда, пришлось доказывать, что он любит отца больше, чем Феанор. Если бы Финголфину сказали, например, что Финвэ полез под юбку Галадриэли, и она раскроила ему череп, Финголфин до сих пор правил бы в Тирионе. Мне почему-то кажется, что те, кто бежал из Гондолина, спасая свою жизнь, да и те, кого искалечили, изнасиловали и обратили в рабство, очень хотели бы посмотреть в глаза тому квенди, который выбил Финвэ мозги, даже если для сыновей Феанора это совершенно неважно.
— С каких пор ты такой защитник эльфов? — спросил Майтимо.
— С тех пор, Маэдрос, как я правлю Средиземьем. Ты этого не заметил? Я и тебя готов взять под своё покровительство, если ты будешь вести себя прилично, — ответил Гортаур. — Ну как, готово?
Перед ними предстала огромная, окованная серебром дверь.
— Взламывать? — спросил Гортаур, с сожалением оглядывая кружевные узоры на пластинках серебра и слоновой кости, покрывавших врата.
— Нет, я знаю, как она открывается, — сказал Пенлод. — И если открывать неправильно, замки заклинит насовсем. — Он нажал на несколько панелей, потом на отдельные детали резьбы. Из двери выехал маленький ящичек, в котором обнаружился ключ. Пенлод повернул ключ так, как следовало — в нескольких направлениях определённое число раз.
— Почему она вообще открывается? — спросил Гортаур. Пенлод не знал, что ответить. — Зачем вы собирались её открывать? Зачем заходить в гробницу? Ещё бы написали, как у вас принято — «входите, друзья». Ну что, добро пожаловать! — Он показал на Натрона, сыновей Феанора и Пенлода, велев остальным остаться снаружи.
У Натрона в руке был факел, но Саурон, оглядев погребальную камеру, щёлкнул пальцами, и на стенах зажглись хрустальные лампы: в них осталось достаточно масла. Тонкие пальцы Саурона быстро развернули знамя, которым был прикрыт саркофаг. Майтимо вздрогнул, увидев, как легко Саурон поднял и отставил в сторону серебряную крышку, которую даже четверо эльфов могли бы сдвинуть с трудом, не говоря уж о людях: время от времени он забывал, что Саурон — не человек и не квенди, а предвечное порождение Эру.
«Но всё же», — подумал Майтимо, — «чтобы узнать, как умер один из нас, он спустился в гробницу другого. Или он просто хочет знать правду о Мелькоре?».
Когда гроб вскрыли, зрелище оказалось не настолько ужасным, как воображал себе Майтимо.
Как-то он слышал, как Пенголод сказал, что скорее всего, тело Финголфина останется нетленным. Майтимо понял, что этого не случилось потому, что Гондолин пал. Семь врат были сломлены, в долину проникли злые, влажные южные вихри; деревья и травы выгорели. Горячие ветра и морозные рассветы прошедших десяти лет превратили в пыль не только хрустальные ручьи и фонтаны построенного Тургоном города, но и тело отца короля. Остался только скелет и несколько прядей чёрных волос.
Тончайшая синяя ткань, усыпанная золотыми звёздами, которая некогда окутывала тело, исчезла; череп и кости окрасились в синий цвет; кое-где меж ними мерцали золотые блёстки. Несколько тяжёлых перстней по-прежнему сверкали на сложенных на груди руках.
Саурон провёл в воздухе над саркофагом рукой, как будто веля всем отойти в сторону, хотя никто из них не рвался прикоснуться к останкам Финголфина. Осторожно, двумя пальцами он достал из гроба сумку и с любопытством покрутил её в руках. Ему и раньше, конечно, приходилось видеть эльфийские сумки для книг и бумаг. Но эта была особенно хороша, хотя с виду и выглядела скромно, и сохранилась она лучше, чем всё остальное. В ней была двойная кожаная подкладка, она была пропитана особым составом и снабжена двумя рядами прочных застёжек и внутренними карманами. Бумаги и книги в ней могли уцелеть даже после пребывания на дне реки. Он достал бумаги, несколько небольших сшитых от руки тетрадок, письменный набор, пересмотрел какую-то завёрнутую в платок мелочь.
Саурон повторно перебрал все бумаги в сумке; казалось, что он просто мельком пролистывает их, но Пенлод успел за это время достаточно хорошо узнать Саурона, чтобы понять: его сознание успевает запечатлеть всё написанное и нарисованное. Гортаур протянул сумку Пенлоду; из бумаг он отобрал два или три письма и спрятал, остальное отдал Майтимо:
— Возьми, — сказал он, - это, пожалуй, представляет интерес только для тебя.
Ничего похожего на описанный Тургоном замок в сумке не оказалось.
Пенлод вспомнил слова Тургона — «…когда Гортаур узнает, что я его обманул».
Невольный, видимо, вполне реальный истерический припадок, который случился с Тургоном, когда он услышал от Саурона неприятную правду о своём брате Фингоне, припадок, который чуть не убил самого Тургона и нерождённого ребёнка, окончательно убедил Саурона в истинности того, что говорил Тургон до и после этого: перепуганный, пленный эльфийский король, потерявший всё, в растерянности выдаёт семейные тайны. Сейчас Пенлод не сомневался, что всё, что говорил вслух Тургон после того, как вышел тогда из лаборатории Саурона вместе с ним и Маэглином, а может быть, и до того, было тщательной, сознательно рассчитанной смесью правды и лжи.
Пенлод задумчиво покрутил сумку в руке, ещё пошарил в ней, и затем с удивлением обернулся к Маэдросу. Он повернул к нему открытую сумку, и Маэдрос увидел, что рука Пенлода зашла за подкладку и что-то нащупывает там.
— Там что-то спрятано, — сказал Пенлод. — Какая-то бумага.
Пенлод вытащил сложенный вдвое листок пергамента. Он выглядел старым, потёртым; когда Пенлод раскрыл его, то увидел, что листок покрыт корявыми, наезжающими друг на друга буквами. Эти строки на квенья были как будто бы написаны эльфом, никогда не учившимся писать: писавший словно бы срисовывал откуда-то буквы, как срисовывают непонятные картинки: каждая буква выглядела иначе, одни были мельче, другие — крупнее. Многие буквы были чуть стёрты, как будто на чернила пролились слёзы или дождь.