Loving Longest 2
Шрифт:
Келегорм молчал.
— Я не очень верю всему этому, — сказал Маглор.
Маэдрос спустился с крыльца и подошёл к ней поближе. По сравнению с ним она казалась совсем крошечной; он наклонился к ней, опираясь на седло её коня и посмотрел ей в глаза.
— Останься, — сказал Маэдрос. — В конце концов, у нас действительно ничего нет и у нас уже ничего не отнять. Ну может быть, кроме этого злополучного ключа, — тихо добавил он.
— Не делай этого, — обратился к нему Келегорм. — Не пускай её в дом.
— Да какой
— Да, — сказал он. — Хотя… Я хотел попросить тебя дать слово не причинять ей вреда. Я тоже это обещал, когда забирал её из родительского дома. Я сдержал своё слово.
— Твоё слово ничего не стоит, — ответил Маэдрос. — А своим я не намерен разбрасываться. Если…
— Тогда, — обратился Гватрен к девушке, — ты вернёшься в Ангбанд. Прости, но иначе я не могу.
— Я дам слово, — Амрод протянул руку к Финдуилас. Он хотел было коснуться руки девушки, но его пальцы дрогнули и он неловко подхватил ленту, которой был завязан её серебристый плащ. — Я даю слово, что этой женщине никто не причинит никакого вреда.
— Спасибо, — ответил Гватрен и тронул поводья своего коня.
— До свидания, — сказала ему Финдуилас.
— Лучше скажи «прощай», — покачал головой Гватрен. — Я вряд ли ещё здесь появлюсь. А ты, надеюсь, никогда не вернёшься в Ангбанд.
— Ты всегда был добр ко мне. Я же… я же знаю, что ты не плохой, — сказала ему девушка.
Гватрен затянул завязки своего плаща. Показалось красное зимнее солнце, и ткань стала отливать тёмным золотом и пурпуром.
— У Тар-Майрона я выучился истинному милосердию, — холодно сказал Гватрен. — Удачи тебе.
И, отъехав подальше от дома, он воскликнул:
— О, вы не хотели договариваться с Тар-Майроном! Может быть, вы ещё пожалеете об этом! Может быть, ты ещё пожалеешь об этом, Маэдрос! Сколько же в вас злобы, сыновья Феанора! Вот тебе безвозмездный дар всесильного Мелькора!
И Гватрен швырнул что-то прямо в Майтимо; оно ударилось ему в лоб, слегка оцарапав, и упало на крыльцо, отскочило от обледеневшей доски, упало на затоптанный снег, засверкав кровавой искрой.
Гватрен поскакал прочь.
Маглор с ужасом взглянул на эту вещь. Маэдрос упал на колени, закрыл её левой рукой, сжал пальцы над ней, не в силах взять её. Келегорм не сводил с него глаз; ему так хотелось, чтобы старший брат заплакал, поскольку смотреть на эту сгорбленную спину, судорожно прижатые к телу локти, натянутые мышцы на шее, которые просматривались сквозь облако рыжих волос, было невыносимо.
Наконец, Маэдрос сжал кулак, повернул его, раскрыл ладонь; он оглянулся, глядя туда, куда ускакал посланник Саурона; Маглор подумал, что он сам бы сейчас
Маглор помнил, что когда-то, давным-давно, за несколько месяцев до того, как пропала сестра Фингона Аредэль, Фингон потерял подаренное Маэдросом ожерелье. Фингон счёл это дурным предзнаменованием, и хотя ожерелье в конце концов нашлось, он больше его не носил. Рубиновую подвеску он переделал в кольцо, которое постоянно носил на левой руке.
Перед глазами Маглора сейчас была картина: за несколько часов до коронации Фингон у себя во дворце стоит в углу, думая, что его никто не видит (Маглор подошёл к нему, чтобы что-то спросить) и снова и снова пытается снять кольцо. Оно уже не снималось.
На ладони Маэдроса лежало кольцо Фингона — искорёженное, растоптанное, три из восьми рубиновых лепестков были разбиты.
Дар Мелькора.
Маэдрос некоторое время не понимал, где находится; потом Маглор помог ему вернуться в дом.
— Мне кажется, мы даже ещё не обедали, — заставил себя сказать Майтимо. — Давай я пойду помогу Тьелко.
Келегорм лежал, отвернувшись к стене.
— Как же тут холодно, как будто окно открыто, — небрежно сказал Маэдрос и накинул на брата свой зимний плащ. — Ты хлеб будешь или только мясо? — старший потянулся за столиком, который можно было поставить на кровать и хотел было помочь Келегорму устроиться за ним, но тот оттолкнул его руку.
— Я ничего не буду. Пока она в доме, я ничего есть не буду, — сказал Келегорм.
Майтимо протянул руку и погладил его по волнистым волосам: они были влажными и спутанными. Он опять выглядел совсем больным, как в первый год.
Вошёл Амрод с тарелкой в руках.
— Детка, может быть… — Майтимо хотел сказать «может быть, позже», но не успел договорить.
— Я не буду есть, пока она в доме. Пусть она уйдёт, — сказал Келегорм. Он с усилием повернулся, глядя в глаза Амроду.
— С чего бы? — ответил Амрод. — Я дал слово. Она останется. Она наша племянница, хоть и двоюродная. У нас родных никого больше нет. Гил-Галада можно не считать, а Идриль я и раньше не считал.
— Я против, — сказал Келегорм. — Ты меня слышишь?
— Ты можешь быть против сколько угодно; я могу распоряжаться своей частью дома и приглашать туда кого угодно. Майтимо разрешил ей остаться. Или ты передумал? — спросил Амрод.
— Нет, я не передумал, и я не думаю, что это повод для ссор, — сказал Маэдрос. — Сейчас с нас взять нечего, и я не вижу, какой вред Финдуилас может нам принести.
— Ты не видишь? Это оборотень или марионетка Саурона, подменённое тело, в которое вселена неизвестно чья чужая душа. Она может убить тебя во сне, отравить, поджечь дом, сделать и тебя калекой…