Ловушка для птички
Шрифт:
Я себя теряю. Безвольно содрогаюсь, пока он жестко и хладнокровно трахает меня. Не жду никакой развязки, просто терплю. Кажется, эта мука не кончится никогда.
Напряжение достигает такой силы, что становится страшно, и я зажмуриваюсь.
Неожиданно он замирает. Перестает двигаться, но остается во мне. Дышит так шумно и часто, что я начинаю волноваться. Нервно сглатываю скопившуюся слюну и еле слышно спрашиваю:
— Что-то не так?
Молчит. Выдергивает руку из-под спины, переносит вес тела на нее. Его член все еще во мне. И только теперь я вспоминаю о презервативе.
— Никита, а мы предохранялись? — мой голос дрожит.
Я вся дрожу. Тело ходуном от перенапряжения.
Он отстраняется. Смотрит на меня как на полоумную. Встает и уходит в ванную. Молча.
Вскакиваю с кровати. Суетливо трогаю себя: лицо, грудь, живот, плечи… Зачем я это делаю? Какая-то двигательная истерика.
В голове громко стучит, словно в неё гвозди молотком вбивают. Пальцы холодеют, верхняя губа немеет, глаза щиплет.
Он что, кончил в меня?
Трогаю себя между ног. Там горячо и очень мокро. Все бедра липкие, но специфического запаха спермы не чувствую. Ничего не понимаю! Сонная, перевозбужденная, растерянная. И словно оплёванная последним его взглядом. Обидно так, что хочется рыдать в голос.
Слышу, как в ванной полилась вода. Хватаю с пола полотенце и бегу в соседнюю спальню, где тоже есть санузел. Надо вымыть все снаружи и по возможности внутри. Дни цикла сейчас безопасные, но чем чёрт не шутит!
Мою себя старательно. Раз пять тщательно намыливаюсь гелем для душа и рьяно растираю его по слизистым до пощипывания. Нет в этом никакого смысла, но пока я что-то делаю, по крайней мере не паникую и не плачу.
Уже вытираюсь, когда раздается стук в дверь:
— Хватит прятаться, выходи.
Замотавшись в сухое полотенце, выхожу. Он ждёт.
Пялимся друг на друга и молчим. В комнате горит свет. Мне опять становится стыдно. В темноте было проще. Хочу сказать, что еду домой, но язык не слушается. Он смотрит все еще странно, стеклянными глазами.
— Идём, — кивком указывает на свою спальню и вперед пропускает.
Иду. Он следом. Дышит в затылок.
В его спальне темно и прохладно. Окно открыто.
— Постой, Соня, — кладет руку на плечо и резковато разворачивает к себе. — Я сорвался. Слетел с катушек, сам не понял как. Прости.
Коротко киваю.
Кажется, я впервые слышу «прости» от Гордиевского. Это слово он мне только написал однажды. В том самом последнем сообщении три года назад, когда его отцовство подтвердилось и он решил жениться, а меня бросить.
— Больно сделал? — спрашивает и смотрит виновато.
Опять киваю и отвожу взгляд. Во мне зреет истерика. Если смотреть Никите в глаза — разрыдаюсь. Мне не физически больно, это душа скулит и корчится. Метастазы злокачественной любви выжигают меня изнутри.
Мы стоим ровно посередине комнаты. Прохладный ветерок обдувает влажную кожу, и я дрожу. Никита обнимает и настойчиво притягивает к себе.
— Прости, Птичка, — выдыхает и гладит по голове. — За всё меня прости. За всё…
Я не знаю, что сказать в ответ, чтобы не заплакать. А плакать при нём я ни за что не буду.
Он тяжело вздыхает. За окном накрапывает дождь.
— Хочу
— Я отвезу тебя.
— Не нужно, доеду сама.
— Как знаешь, — кивает и отпускает.
— Скажи только: презерватив ведь был? Ты его использовал? — спрашиваю в спину.
— Совсем конченым меня считаешь? — хмыкает. — Конечно, был. У нас у обоих другие партнёры.
Ох. Напрасно он сейчас об этом напомнил. Мне стало в разы больней.
Уже через пять минут я уезжаю из этого странного дома, ставшего для меня западнёй во всех смыслах этого слова.
Выехав из элитного посёлка на трассу, съезжаю в первый же карман и глушу двигатель. Несколько минут порывисто дышу и тупо смотрю перед собой. Ментально я всё еще в той комнате. Лежу на кровати и терплю. Безвольная, растерянная, подавленная…
Плакать сейчас нельзя — так я признаю свою слабость. А я сильная и стойкая, и всяким там Гордиевским меня не сломать.
Он не хотел унижать и делать больно — я знаю. Он просто не умеет проигрывать. Даже паршивая победа для него предпочтительней самого достойного проигрыша. Хотел меня — получил. Выиграл.
Мог сделать это иначе. В какой-то момент я была не против разового секса, и он это понимал. Но ему было важно показать своё превосходство. Наверное, его цель оправдала средства. Смогу ли я оправдать его? Не уверена.
Приехав домой, залезаю под теплое одеяло, сворачиваюсь калачиком и вслух уговариваю себя не анализировать его действия, слова и взгляды… Вообще не вспоминать эту ночь. Она уже закончилась и больше ничего не значит. Как там советуют модные блогеры-психологи? Принять и отпустить ситуацию? Вот именно это мне нужно сделать — отпустить!
Не думать о нём, не вспоминать…
Через несколько дней я улечу на Майорку, а когда вернусь, его отпуск уже закончится. Я спокойно доделаю сад на этой проклятой вилле, и моя жизнь потечёт в привычном спокойном ритме. Очень надеюсь, что Гордиевские не станут слишком часто приезжать. Зачем им отдыхать в одном и том же месте, когда есть возможность путешествовать в любую страну мира? Тем более у нас тут скучно.
Поспать мне не удается, так что в офис приезжаю пораньше. Дел перед отпуском много, и я рада, что могу отвлечься. Позвонить поставщикам, поговорить с заказчиками, пошутить с садовником и водителем, выпить кофе с горничными из отеля. Общение с людьми всегда было моим лучшим лекарством от навязчивых мыслей и тяжелых воспоминаний.
Сейчас главное — не думать о Гордиевском.
Все срочные рабочие вопросы получается закрыть до обеда. Я чувствую приятную усталость эффективного человека и собираюсь поехать домой вздремнуть пару часиков. Сегодня мне жизненно необходима традиционная испанская сиеста[1], так как на вторую половину дня планов много: нужно будет заскочить к Тимуру в ресторан — проверить, как Алекс с девочками из цветочного бутика украсили зал для вечеринки Белецких, а после смотаться в Икею и купить всякого разного для нашего с Николь нового дома. Вечером я сварю себе какао и буду рисовать очередной проект, а потом смотреть какую-нибудь глупую комедию.