Ловушка затерянного времени
Шрифт:
– Ты никогда не ужился бы с ними. Твоё бегство с Зоахимы было лишь вопросом времени…
Ра-Гор криво ухмыльнулся.
– Отчего ты так уверен, что я лучше, чем они?
– Ты сейчас здесь, а не на Зоахиме. И ты вот так слушаешь и слышишь меня, человека. Ни один нормальный Альмайя даже попробовать так отнестись к чужаку не захотел бы.
– Но во мне есть высокомерие. Я отношусь сверху вниз к другим членам экипажа, к тем, кого заменить проще, чем меня. И я нашёл в себе снисходительность к тебе. Как будто ты младший и менее разумный.
– Ну… – Кайто весело ему подмигнул, – Было бы, по меньшей мере, странно, если бы ты перестроился целиком так быстро. Это нормально.
Возникла пауза. Ра-Гор, сидя на берегу обширного водоёма, поддерживал себя, опираясь обеими ладонями об землю, плодородную мягкую почву. Даже она восхищала его, как восхитило бы вдруг прозревшего слепца от рождения послегрозовое небо и полосатая лента насыщенной, только-только проявившейся радуги. Ра-Гор с трепетом ощупывал рыхловатую поверхность под собой пальцами около десяти минут, и лишь после этого немного успокоился и погрузился в созерцание природы. На фоне первозданно, нетронуто ярких и сочных оттенков всего, что находилось внизу, небо казалось мрачноватым и прохладным. Неприветливым, отстранённым и погружённым словно бы в никогда не меняющиеся и не двигающиеся ни вперёд, ни назад думы о том, что недоступно разумению смертных. Всё шелестело, перешёптывалось, существовало по неведомым двум чужакам правилам. Ра-Гору даже чудилось, что он попал в обетованный край, где текут сладчайшие реки из молока и мёда. Он ощущал этот день праздником, причём настолько, что не разочаровался бы, даже завершись тот их с Кайто съедением местной фауной. Праздник… На Зоахиме их не было, как можно прохлаждаться и развлекаться, если работа сама себя не выполнит? Альмайя считали, что, дав себе хотя бы день поблажки, обратно в процесс ещё долго нормально не включишься, отдых – лишнее, слишком расслабляет, нарушает стабильность и размеренность бытия. Ещё, чего доброго, и большего хотеть начнёшь, а это вредно для здоровья и психики. Всегда, получая хоть немного больше, чем другие, ты обкрадываешь их, берёшь чужое. Ресурсы строго и тщательно распределены до последней крупицы. Праздники – прожигание бесценных запасов впустую. К ним готовишься порой много десятков дней, мечешься, вкладываешься, хлопочешь, выдыхаешься и из последних сил дорисовываешь пёстрые сочные штрихи, а он вспыхивает, как свеча – и тут же гаснет вновь, даже и углей перегоревших нет. Всё, что пело, искрило и танцевало – блёкнет и лежит заброшенным, исчерпавшим себя. Как будто примерещилось буйство огней и пиршество угощений со всего мира, россыпь сладостей и сияющие блёстки. Нет, альмайя шарахались от такого пуще, чем от эпидемии. У них допускались кое-как разве что кратковременные и скупые торжества для всего населения, например, в честь инаугурации Владетелей, но это другое, там нельзя ни петь, ни смеяться, ни слишком громко и оживлённо разговаривать. Потом, когда они покинули планету, то были слишком озабочены выживанием, и эта сторона жизни до сих пор выпадала из области его, Ра-Гора, внимания. И теперь он не знал, как подступиться, не умел и терялся. Наверно, так себя ощущают те, кто от рождения отличается от окружающих, так как природа невесть за какие прегрешения напрочь обделила его тем, что есть у них у всех, а ты видишь это и мучительно тянешься, но всё равно понимаешь – тебе недоступно. Это не для тебя и не про тебя, лучше не трогай, сам не получишь, а для других поломаешь и испортишь.
Над зелёным озером, всполошив всех его обитателей, пронёсся истошный вопль выпи. Кайто, правда, немало сомневался, что там действительно обретается выпь, однако, Ра-Гору сообщать о своих умозаключениях не стал – тому наверняка понадобится объяснение не только того, что такое выпь, но и того, что такое птицы вообще. Жёлтая, похожая на тонкие узкие лезвия, осока всколыхнулась, из неё стремглав сигануло прочь нечто вроде лохматого мяча с четырьмя глазками и длинными, наподобие паучьих, лапками.
– Мой народ считает себя величайшим феноменом во Вселенной. На всё остальное у нас учат смотреть с чувством своего безусловного превосходства. Представь себе ледяное выражение глаз, представь, что влечение любого рода к представителям других видов – всё равно, что для вас влечение к насекомым. Жучок или мотылёк могут нравиться, ласкать эстетический вкус, но ты же не попытаешься установить с ними равноправные взаимоотношения? То, что я говорю с тобой, дома сочли бы помешательством. Впрочем, с чего бы мне называть Зоахиму домом? Она прокляла и изгнала меня, я там ни минуты не ощущал себя в безопасности. Там пусто. Очень пусто. Голые багряные просторы, ни капли влаги, если не считать созданные нами искусственно участки, накрытые кислородным куполом. Это озеро… Знаешь, мне хочется окунуться в него, поплавать, даже если оно отравлено. Зато я успею побыть счастливым…
Это звучало даже не грустно, а как-то совсем безразлично-обречённо по отношению к тому, стоит ли ему, Ра-Гору, продолжать жить. Есть ли в будущем, нечто, заслуживающее того, чтобы он так принуждал себя. Кайто уловил, что для Ра-Гора большой разницы нет, умереть или продолжать влачить существование изгоя. Тот не избегая трудностей и ответственности, просто равнодушие всё уравнивало в его глазах – и почти обесценивало. Не то, чтобы он вовсе отчаялся достичь цели путешествия, но сомневался, понадобится ли то, что он добудет в результате, хоть кому-нибудь, или от этой информации отмахнутся. Да и не станет ли от пресловутых сакральных истин, таких желанных прежде, на самом деле хуже.
– Есть и другие озёра. Голубые озёра моей планеты. Белые озёра Граалики – там феноменальная концентрация соли во всём, жить на подобной планете моему виду невозможно… Красные, как плавящийся в самом себе закат, сжигающий линию горизонта. Пытаясь разложить всё на составляющие молекулы и докопаться до сути, что вы творите над собственным восприятием? Красоту можно оценить, лишь оставаясь в стороне. Захватанная руками, расчленённая на составляющие красота чахнет и постепенно пропадает.
– Разве ты сам не учёный?
– Учёный – не убийца, но творец. Не грабитель, но благодетель и указующий путь в темноте маяк. Мы создаём нечто новое из обычных компонентов, как скульптор открывает фигуру богини в неприметной каменной глыбе, а архитектор – видит здание целиком, когда ещё даже пустырь под него не расчищен. Кажется, что уже ничего не придумать, всё изобретено до нас и так часто использовалось, что уже банально и приелось чуть ли не всем на свете… Но в этом кроется огромная ошибка. Опускать руки нельзя. И нельзя быть ненасытным, когда творишь. Желание присвоить бесплодно, чтобы узнать тайну – необходимо полюбить то, что её хранит.
– Полюбить? Это… Как?
Какие-то пронзительные беззащитность и растерянность пропитывали этот простой, в сущности, вопрос насквозь, они взывали к Кайто о помощи, и он не смог не отозваться:
– Это когда ты не можешь обойтись без. Точнее, не хочешь обходиться. Когда твой мир, и без того прекрасный, дополнен кем-то или чем-то ещё, обретает новые грани и играет гораздо более роскошной палитрой красок. Любовь – это как глоток воды, когда хочешь пить, но от жажды ещё не умираешь. Только так, если она приходит в меру и вовремя, если даёт, а не отбирает последние силы, можно радоваться ей.
Ра-Гор помолчал с минуту, вздохнул и тихо, но непреклонно заявил:
– Я испытываю настоятельную потребность поставить тебя в известность о моём мире. О Зоахиме. О том, как я появился.
– Я внимательно тебя слушаю, – заверил его Кайто.
Глава 4. Детство отверженного
Разрешение на моё рождение условный отец и условная мать получили только после седьмого запроса. Это потому что моя мать происходит из побочной ветви владетельного рода, а мой вид слишком консервативен, и, дабы избежать конкуренции за власть, заведомо исключает все возможности, способные к этому привести. Как нечистокровный, и как дитя младшего колена, я мог претендовать на престол, лишь если у Шин-Тари, нашей законной повелительницы, не будет собственного потомства… Так что мои родители проявили недюжинное упрямство. Ваш вид предположил бы, что они обожают детей или мечтают о продолжении рода, но у нас привязанность к потомству считается в лучшем случае слабостью, в худшем – серьёзным психическим расстройством. Кроме того, увеличение численности населения у нас отнюдь не в приоритете, так как это дополнительный расход ресурсов, а их и без того нехватка. Скорее уж, я подозреваю сложные закулисные интриги, в которые меня, увы, так и не посвятили. Ещё бы, я был лишь инструментом, а не полноценным их участником. Меня создали, как создают оружие или редкий вирус, до поры безопасный, но способный уничтожить что угодно, едва произойдёт то, что заложено в предпосылках, необходимых для его активации. Я успел немного изучить родителей, и они точно не были ни сентиментальны, ни милосердны, хотя для альмайя всё равно считались чересчур мягкими. Когда их генетический материал скрещивали, в расчётах в последний момент успели обнаружить и насилу исправить ошибку. Однако, видимо, не до конца. Мой цвет кожи, в отличие от всего остального, был изменён не после того, как я покинул Зоахиму – я таким получился изначально. Малейшее несоответствие всеобщему реестру физических или психологических параметров у нас способствует зачислению индивида в уроды раз и навсегда. Впрочем, это "навсегда" длится не более нескольких суток – всех, у кого обнаружили отклонения, отправляют на процедуру ликвидации в один из крематориев, а пепел развеивают по пустыне. Организм альмайя трудно уничтожить, даже новорождённый… Так что, скорее, это лучше назвать "расплавить", а не "сжечь"… Ладно, давай я лучше опишу это. Я наблюдал как-то раз за казнью оппозиционера. Первыми лопаются глаза, и это похоже на то, как у вас лампочка взрывается иногда, перегорая. Я видел ваши лампочки доисторической технологии на уроках истории Вселенной… Дальше всё идёт томительно медленно. Тело скукоживается, от него отшелушиваются тонкие полоски кожи, затем мяса, крошатся голубые вены, с шипением испаряется кровь, больше всего похожая на ту субстанцию, которую вы, люди, зовёте ртутью. Наше природное самовосстановление пытается вернуть утраченное, но распад успевает быстрее. От нас в самом конце остаётся не более пары щепоток, мозговой центр стирается под ноль.
Так бы стало и со мной, но я высокородный. Аристократы у нас подлежат смерти, только если неоспоримо доказано тяжкое преступление с их участием. Оглядываясь назад теперь, я допускаю вероятность того, что мой генетический сбой был подстроен нарочно, и, может быть, кому-то за это заплатили. Не обязательно деньгами, но в нашем прагматическом обществе продаётся каждый – если не за материальные блага, то за успех своих идей и шанс получить оборудование для более глубоких исследований в избранной области. Вероятно, тому, кто недрогнувшей рукой поставил меня на грань исчезновения, посулили то, от чего не сумел бы отказаться ни один наш врач – лицензию на неограниченную поставку любого сырья, например. Под любым я имею в виду… Даже тела, живые или мёртвые, представителей каких угодно, даже самых редких, разумных видов исследованной Вселенной.