Ложь
Шрифт:
– Пожалуйста, Бело, замолчите! – прервала его Вероника. – Я ничего не хочу слышать о нем, так что не упоминайте при мне даже его имя, понятно?
– Это имя до сих пог живет в Вашем сегдце, газ Вам так больно слышать его!..
– Бело, зачем Вы терзаете меня? Разве Вы мне не друг?
– Вы отлично знаете, что я всегда буду Вашим самым вегным и пгеданным дгугом, но в то же вгемя, если позволите, я буду считать себя Вашим пылким воздыхателем.
– Месье Бело! – смущенно воскликнула Вероника.
– Пгостите, что я слишком гано сказал Вам это. Я понимаю,
– Думаю, это – самое меньшее, что я могу для Вас сделать, Бело. Вы столько сделали для меня, и я так Вам благодарна.
– Забудем это глупое слово “благодагность”. Пгежде чем Вы выслушаете меня, я пгошу Вас напгочь забыть о ней. Вы ничего мне не должны, поскольку я был счастлив сопговождать вас и быть Вам полезным. Вы мне благоволите, так позвольте же и мне служить Вам.
– Вы так учтивы, нежны и заботливы, но я не могу принять Вашу заботу, – Вероника в волнении встала, и месье Бело тут же вскакочил со стула, стараясь успокоить ее.
– Окажите мне любезность, пгисядьте, – мягко сказал он, – так мне будет легче говогить. Как бы то ни было, а мне совсем непгосто сказать Вам то, что я должен сказать…
– Говорите, Бело, не томите, – Вероника снова села и беспокойно стиснула руки, стараясь унять тревогу. Ей казалось, что она и так знает наперед все, что скажет ей Бело, и оттого отчаянно боролась в душе сама с собой.
– Понимаете, Вегоника, мне кажется, что я влюбился в Вас с пегвого взгляда, как в стагых наивных и чистых гоманах. Когда-то я был светским человеком, а тепегь удалился от мига...
– Бело, друг мой! – начала Вероника, но Бело не дал ей договорить.
– Позвольте мне пгодолжить. Не тогопитесь извиняться, догогая, и не спешите дать мне от вогот повогот. У Вас еще будет на это вгемя…
– Несмотря на то, что мне грустно, Вы заставляете меня улыбнуться…
– Слава Богу, что Вы улыбаетесь, Вегоника, я слишком долго видел Вас печальной, и, честное слово, мне было очень больно видеть Вас такой.
– Мой бедный друг!..
– Не жалейте меня, быть может, Вам пгидется жалеть меня позднее, а пока позвольте пгодолжить. То, что я скажу Вам сейчас, потом, вегоятней всего, сказать не смогу, а есть вещи, котогые пгичиняют боль, если хганить их в себе, – Бело умолк и потер ладонями виски, словно собираясь с силами.
– Я слушаю вас, Бело, – поторопила друга Вероника.
– Нет необходимости говогить Вам о моих годах. К несчастью, внешность выдает их, и всем понятно, что я уже не юноша... – Бело запнулся, но затем решительно продолжил. – О своей пгошлой жизни и пгиключениях я гассказывать не стану. Ни к чему утомлять Вас долгим гассказом. В пгошлом я много стгадал, боголся, тегпел нужду. Много газ катился я по плохой догожке, но сумел устоять, выкагабкаться и подняться. И пусть гъязь часто пачкала мне в жизни кожу, могу поклясться, что душа моя чиста.
– Я отлично это знаю, месье Бело!..
– Спасибо!.. Да, так вот что я хотел сказать Вам. Когда Вы пгиплыли в Куябу и остановились в моем стагеньком отеле, я, сам того не понимая, считал свою жизнь конченой. У меня всегда имелось под гукой немного денег, бутылка славного шампанского, пага-тгойка кгасивеньких безделушек и какая-нибудь миленькая подгужка в пгидачу. Полагаю, нет необходимости вдаваться в подгобности, но я думал, что молодость унесла из моей души все самое лучшее: мечты, пгедчувствия, задог и сегдечные стгадания. Я считал, что годы одолели меня. Я находился на бегегах покоя, а вегнее, у вгат пгесыщения.
– Бело, друг мой, – Вероника попыталась что-то сказать, но Бело жестом остановил ее.
– Когда я увидел Вас, моя душа словно пгобудилась от спячки, и ко мне снова вегнулись бугные дни моей юности. Я снова стал честолюбивым, у меня снова появились мечты. Я не смел надеяться, вегнее, не надеялся до тех пог, пока не понял, что Вы – несчастны, что Ваш муж – слепец, котогый, сжимая в гуках чистейшей воды бгиллиант, думал, что это обычная галька.
– Бело...
– Пгостите меня, если это сгавнение оскогбило Вас, и если я пгоизношу имя, которое Вы не хотите слышать, но так нужно. Я считал Деметгио де Сан Тельмо ослом, самым глупым из болванов.
– Но, месье Бело...
– Успокойтесь, моя догогая, вскоге мое мнение о нем изменилось, – поторопился добавить Бело. – У его безумия была пгичина, но я по-пгежнему считаю, что его ошибка была непгостительной. Впгочем, я всегда думал, что Вы пгостите ее.
– Вы знаете, Бело, что я не хочу больше видеть его, – с горячностью выпалила Вероника. – Мое единственное желание – уехать отсюда и держаться от него подальше, потому что в моем сердце живет только злость!
– Вот в том-то и беда, – многозначительно заметил умудренный жизнью француз.
– Что Вы имеете в виду?
– Вы сами говогили, что ненависть и любовь – сёстгы.
– Но не в моем случае, Бело. У меня нет к нему ненависти, есть только горькое разочарование! Что Вам известно о чувствах любящей женщины, которая думает, что ее никогда не любили?
– По-моему, тут Вы к нему неспгаведливы! – покачал головой Бело.
– Деметрио стал ухаживать за мной, с самого начала ища отмщения. Все его слова были запятнаны злобой, а каждый взгляд омрачен ненавистью.
– Но Вы же сами пгизнали, что он Вас любит!
– А к чему мне его запоздалая любовь? – пожав плечами ответила Вероника.
– Хотел бы я быть великодушным, чтобы понять его, но я не пгаведник, – Бело развел руками, словно извиняясь, – я годился на свет с душой гъешника.
– Бело, – укоризненно произнесла Вероника.
– Вегоника, Вы любите Деметгио, – с легкой грустью ответил он, – и не сможете полюбить дгугого.
– Возможно, когда-то я любила его, – поспешно признала Вероника, – но теперь всеми силами буду бороться, чтобы вырвать эту любовь. Я хочу уехать из Рио, как можно дальше, хочу забыть о том, что я – Кастело Бранко.