Лубянская преступная группировка
Шрифт:
— Саша, Саша! Мы тебе поможем. Мы позвонили прокурору во Владимир. Я его хорошо знаю. Там сказали, что дело прикроют, никто тебя не посадит, снимут все обвинения.
— Слушайте, Вячеслав Маркович, — поправил его я, — не Владимир, а Ярославль.
— Ах да, я перепутал — Ярославль. Ну, ты понимаешь, у нас всё схвачено… Как мы Гуся-то уделали?!
— А как? — сделал я удивлённое лицо.
Я почувствовал, что Аминов может интересные подробности разболтать, чтобы снять у меня информацию о разговоре Березовского с Путаным.
Я
— Да, да, Гуся вы здорово запрессовали. Гусь это заслужил. Он про меня всякие гадости писал. — И тут же про своё: — А с прокурором это всё наверняка, Вячеслав Маркович, не подведёт?
— Да что ты! — отвечает. — Если Гуся запрессовали, уж с тобой-то мы вопрос решим. Мы можем на любого возбудить дело, любого выпустить. Это не проблема. У нас в прокуратуре свои люди. Им проплатили. Патрушев и Иванов в курсе, это ведь по их просьбе…»
Вот так я выяснил, кто и как с Гусинским разбирался, а заодно и понял, что у меня никаких шансов — у них всё проплачено.
Перед судебным заседанием, где решалась юрисдикция, следователь Барсуков сказал моим адвокатам: «Не надейтесь, мы не успокоимся, пока его не осудим». А один из сотрудников ФСБ сказал мне: «Если тебя опять признают невиновным, мы не с тобой уже будем разговаривать. Начнём разбираться с твоей женой и сыном». Он прямо сказал: «Думаешь, отвертишься? Ты предал систему и должен быть наказан».
…После того заседания я понял, что фактически меня лишили гражданских прав в России. Я и моя семья находимся вне закона, вне защиты. Государство отлучило нас от государства.
Система, я тебя знаю
И я понял — чтобы спасти семью, надо бежать из страны. Вот тогда у меня созрел план побега. — Ты его сам придумал?
— Сам, но советовался с друзьями. — Тебе было с кем советоваться?
— Да, было. Друзья мне помогли. И я им благодарен. Как говорится, имя твоё неизвестно, но подвиг — бессмертен.
У меня было три задачи. Во-первых, уйти самому, во-вторых, переправить семью, а в-третьих, все документы, которые подтверждали мою невиновность. Несколько ящиков.
С самого начала, когда ФСБ стала нарушать закон по отношению ко мне, я, как меня и учили всю жизнь, начал документировать преступную деятельность этих людей и их подельников. Начал писать им рапорта, жалобы, на которые они, естественно, давали бестолковые ответы, но ставили-таки свои подписи. И я это кропотливо собирал. Понимал, что придут с обыском и всё изымут. Поэтому документы прятал в надёжном месте. Оно было устроено так, что только я имел к нему доступ и никто другой. И ни через агентуру, ни техникой, ни наружным наблюдением они не могли установить, где находятся эти документы.
У меня был человек, с которым я фактически не общался, чтобы не засветить его, — хороший, профессиональный агент. Этот человек знал, что в решающий час он должен будет вывезти документы в надёжное место.
И я,
Меня хорошо учили, я знаю розыскную работу, знаю, как идёт контроль за объектом. Когда объектом стал я сам, то эти знания, весь мой опыт мне очень пригодились. За мной должна следить наружка и стоять прослушивающая техника, а в моём окружении должен быть агент. В Конторе обязательно есть опер, который меня разрабатывает.
Во-первых, я установил, кто меня курирует. Оказалось, мной занимается первый отдел Управления собственной безопасности. И мне не составило труда вычислить, что мой разработчик — майор Мадекин. Следующий шаг: найти в окружении разработчика своего агента, от которого я мог бы получать оперативную информацию. Провёл контрразведывательную работу. И нашёл такого сотрудника.
Затем мне надо было выяснить, кто агент в моём окружении. А как установить агента? По линии поведения. Начал наблюдать, кто какие вопросы задает, как ведёт себя в той или иной ситуации. Выяснил. Оказалось, друг дома.
Далее. Информация по технике подтверждается через агентуру, и наоборот. Долгое время ту информацию, что давал на технику, я подтверждал через агентуру, и всё стыковалось. Если я говорил по телефону или агенту, куда, к примеру, пойду, то обязательно там и появлялся. Они были уверены, что я под полным контролем. Никогда их не обманывал.
У них создалось впечатление, что я на крючке. Человек, который следил за мной, мне постоянно звонил и спрашивал: «Ты где есть?» Его основная задача — контроль за моим передвижением. Я даже специально однажды поехал в Сочи, на море. Я заранее сообщил об этом агенту, а он говорит: «Давай я с тобой поеду», и меня отпустили. Потому что агент был рядом. Им спокойно, и мне спокойно.
Поначалу за мной поставили наружное наблюдение. Глупо от него убегать. Гораздо лучше, чтобы они его сами сняли за отсутствием необходимости. И я установил с наружкой контакт, ездил на небольшой скорости, если они отставали на светофоре, ждал. Доходило до того, что если им надо было поменяться (у них, допустим, в три часа смена), мы договаривались. Они просили: «Ты можешь полчаса из центра не уезжать?» Я говорил: «Конечно. Я вас подожду… Потом мне вся эта езда друг за другом надоела. Ездят за мной три машины, я им целый день рассказываю, куда поеду, жду их, а они ждут меня.
— Это что, гласная наружка?
— Нет, негласная. Сотрудник наружного наблюдения — это секретный сотрудник. О нём даже знать никто не может. Это ЧП, если объект установил наружку и с ней общается. Но следить за мной они поставили людей, с которыми я был знаком лично ещё до того, как меня уволили из ФСБ.
Через некоторое время я рассказал о своей дружбе с наружкой человеку, которого подозревал. Знал, что об этом он доложит наверх и наружку снимут.
Так оно и случилось. Наружка исчезла. Они решили, что я и так никуда не денусь.