Лучше, чем пираты
Шрифт:
— Ну, мы все здесь в таком же положении. Каждый потерял своих родных. И что теперь, лечь и умереть? Не лучше ли пытаться выжить и, в конце концов, построить себе семью заново? А что касается оплаты, то я могу вам прямо сейчас заплатить вашими любимыми долларами в десять раз дороже вашего тарифа. Хотите? У меня тут очень много арестованных денег в сейфе лежит, — сказал особист, имея ввиду конфискованное у Дворжецкого.
Но, пилот гнул свое:
— Вы что, совсем за дурака меня держите? Я уже тоже понимаю, что здесь бумажные доллары никому не нужны, как и цифры на банковских счетах. И разве у вас имеется что-нибудь стоящее, ради чего мне есть смысл с вами сотрудничать?
Соловьев
— Да? Ничего нету, вы полагаете? А вот скажите, как американец, цените ли вы личную свободу? Так вот, я могу ее вам навсегда ограничить, если откажетесь сотрудничать.
— Вы мне угрожаете? Тогда, тем более, какой резон мне доверять вам и работать с вами? — проговорил американский летчик.
— Вы что же думаете, что без вас мы не разберемся с этим маленьким вертолетом, если уж разобрались с управлением кораблем из вашего времени и со всеми этими вашими электронными устройствами, вроде компьютеров и компактных коммуникаторов? Разберемся. Даже вся документация по вашему вертолету и инструкции по управлению у нас есть в тех самых компьютерах. Только время понадобится, чтобы постепенно освоить пилотирование на практике. А мне прямо сейчас лететь нужно. Только и всего. Если откажете, то пеняйте на себя. И не жалуйтесь потом на притеснения со стороны властей, — сказал особист.
Поняв, что Соловьев шутить не намерен, и не желая усугублять разногласия с таким опасным человеком, Макс предложил:
— Я слышал, что вы забрали у пиратов много золота. Если золотом станете платить за каждый полет, то я согласен работать на вас. Только золото вперед. Полфунта мне перед вылетом будьте добры!
Но, Соловьев начал торговаться:
— Заплачу сто грамм, то есть, четверть фунта. И вылет через полчаса.
В конце концов, они сошлись на ста двадцати граммах драгоценного металла за вылет.
Как только закончился морской бой эсминца с парусниками, который Федор Яровой наблюдал с мыса в бинокль, зазвонил коммуникатор-смартфон. Соловьев приказал оставаться на точке и немедленно устанавливать там флагшток из подручных материалов. Но больше всего Федора удивило, что это место теперь, как сообщил особист, называлось мысом Коммунизма, а сам остров больше никакой не Гуам, а Советский. Хорошо еще, что с собой запасливый мичман прихватил в поход тонкую, но прочную веревку, на всякий случай. Используя ее, он быстро мастерил флагшток из отдельных палок, связывая их в достаточно длинную конструкцию, пока его матросы расчищали с помощью штык-ножей растительность на остатках фундамента форта, строящегося когда-то на этом месте во время предыдущей попытки завоевания Гуама колонизаторами, которая, судя по их скелетам, завершилась для них бесславно.
Флагшток получился не слишком высоким, всего метра четыре, но остатков веревки как раз хватало, чтобы сделать для него три достаточно надежных растяжки, закрепив их на кольях и прочно воткнув основание между камней, а еще и привязать флаг наверху. Только вот самого флага не имелось. А приказ повесить красный флаг поступил. Ну, не проделывать же весь путь обратно с мыса, ради того, чтобы получить флаг с корабля? Спуститься же прямо к воде, чтобы вызвать катер, не позволяла крутизна скал. И мичман пребывал в затруднении, пока не услышал шум винтов. С кормы яхты вертикально поднялся и пошел к мысу маленький белый вертолет, и вскоре летательный аппарат завис над мысом, а сам Соловьев скинул в нескольких метрах от мичмана целую упаковку с красными флагами.
Глава 19
После слов Саркисяна, падре Алонсо начал неистово креститься, а потом завопил:
— Я так и знал, что это язычники! Они верят не в Иисуса Христа, а в свой этот какой-то там изм!
— Не в изм, как вы изволили выразиться, а в коммунизм! — уточнил Саркисян.
— Точно язычники! Что еще за коммунизм? Какое-то дьявольское учение, не иначе! — вскричал лысый сухощавый священник, грозно потрясая распятием и нервно озираясь по сторонам, поворачивая голову так, словно опасаясь, не зашел ли уже со спины какой-нибудь черт с рогами.
Глядя на ужимки церковника и слушая его бред, Саркисян попытался объяснить простыми словами:
— Коммунизм — это учение о построении справедливого общества, учение о лучшем будущем, о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, о том, что все люди равны. Иными словами, мы исповедуем справедливость.
Но, священник не унимался. Указав пальцем на флаг, он продолжал обличать:
— Да? Справедливость исповедуете, говорите? А это что у вас такое изображено на флаге? Почему там кровавая магическая пятиконечная звезда? Да еще и в компании дьявольских пыточных инструментов?
Замполит тоже повысил тон:
— Ну, знаете ли, падре! Это только ваша святая инквизиция, наверное, применяет серпы и молоты в качестве орудий пытки. У нас же — это самые обыкновенные орудия труда. Серп с молотом символизируют мирный труд, пятиконечная звезда символизирует человека, а красный цвет сообщает о том, что за спокойный мирный труд людей приходится платить кровью военных. И к дьяволу все это не имеет ни малейшего отношения. Впрочем, если вы так хотите увидеть настоящего дьявола, то у нас тут есть один в плену. Сейчас покажем. Это английский пиратский капитан Френсис Дрейк, который очень не любит ваших соотечественников.
После чего Диего де Кабрера воскликнул, перебив своим громким командирским голосом истерики священника:
— Неужели у них в плену сам Эль Драго? Не может быть! Это же, на самом деле, сущий дьявол!
И вскоре Дрейка доставили на смотрины к испанской делегации матросы. Они притащили английского капера вместе с креслом, за которым шел и сопровождающий его судовой врач. После маленькой словесной перепалки, состоявшейся между Диего и Френсисом, когда пиратского командира матросы унесли обратно в каюту, падре Алонсо перестал голосить. А Диего де Кабрера согласился подписать капитуляцию и сдаться в плен. Видимо, так на него подействовал факт пленения самого неуловимого пирата Дрейка. Вот только Диего потребовал для себя и своих людей, чтобы их как можно скорее обменяли на пленных, которых возьмет испанская сторона, раз, как он понял, война между этой неизвестной державой со странным названием Советский Союз и Испанией уже началась, пока он находился в плавании и шел через Филиппинское море.
На это Саркисян не стал возражать, а выдвинул встречное условие, что пока испанцы будут находиться в плену, их обяжут отрабатывать свою кормежку по восемь часов в день. Ведь никаких Женевских и прочих международных конвенций насчет пленных тут пока не существовало. Впрочем, Диего на это условие согласился, но потребовал, чтобы всем офицерам в плену сохранили личные вещи и холодное оружие, а матросам — только личные вещи, а, кроме того, чтобы советская сторона дала письменное обязательство, что никто не станет над пленными издеваться, глумиться и унижать их, если они будут придерживаться оговоренных правил поведения, а за работу им предоставят не только еду, а еще и кров.