Лучше не бывает
Шрифт:
Пола замолчала.
— Что же произошло потом? — спросил Дьюкейн тем же, почти шепчущим голосом.
— Я поехала с ним в больницу. Ричарда в следующий раз я увидела уже только на бракоразводном процессе.
— Эрик сильно пострадал?
— Не было серьезных повреждений внутренних органов, — сказала Пола своим педантичным голосом. — Но одна нога была совершенно раздавлена. Ее пришлось ампутировать.
Она добавила:
— Мы сказали, конечно, что это был несчастный случай.
После паузы Дьюкейн сказал:
— Понимаю.
— Что ж, потом я оставила и Эрика тоже. Я не могла вернуться к Ричарду, это мне даже в голову не приходило, и потом он же сам написал мне о разводе сразу на следующий день. Я думаю, ему также трудно было вынести все это, как и мне. И я не могла оставаться с Эриком. То, что он стал калекой по вине Ричарда, сразу убило все. Я почти возненавидела его, и ему было также неприятно видеть меня. Все это некоторое время казалось невозможным осознать и пережить. Я дала Эрику уйти, и он ушел как-то автоматически. Я продолжала видеться с ним, но это было похоже, как если бы мы играли роли в какой-то кошмарной пьесе. А потом он известил меня, что уезжает в Австралию. Мы оба были, наконец, свободны.
— А потом?..
— А потом он написал оттуда, что он встретил на корабле совершенно чудесную девушку и собирается на ней жениться. Я почувствовала большое облегчение. Потом я о нем ничего не знала, но вот примерно четыре недели назад я получила письмо. Он пишет, что так и не женился и что только я одна — вот все, что ему нужно в этом мире, и что он возвращается. Его корабль прибывает на следующей неделе.
— Вы боитесь его, — сказал Дьюкейн.
— Да, я всегда боялась его немного. Смешно, я никогда не боялась Ричарда, хотя в Ричарде склонность к насилию явно больше.
— Вы сказали, что Эрик — демон.
— Да. Это странно, потому что он кажется просто нелепым. Сначала я так и смотрела на него как на абсурдного человека, что-то вроде переигрывающего актера. Но в нем есть, в буквальном смысле слова, магнетизм, животная сила, которой может обладать только глупый человек. Не то чтобы Эрик был глуп, просто это не имеет ничего общего с умом, по крайней мере — с разумностью. Это почти физическое свойство. Возможно, оно-то и привлекло меня. Эрик был первозданен как земля, как море. Для меня он всегда ассоциировался с морем.
— Вы совсем не хотите видеть его?
— Нет. Но я должна. Я должна… претерпеть это опять.
— Могу понять, — сказал Дьюкейн, тщательно выбирая слова, — что вам кажется, что вы будто должны ему что-то. Это как союз по расчету…
— Вот именно. Как союз на крови. Я думаю, ему кажется, что над ним нависли чары, которые одна я способна расколдовать. Его жизнь превратилась в кошмар, и я одна могу освободить его от этого. Вот почему я должна увидеть его и увидеть наедине.
— Вы действительно верите, что можете помочь ему, зная, что не любите его? Или вы думаете, что сможете опять полюбить его?
— Нет! Не знаю, смогу ли я помочь. Порой мне
Дьюкейн, нахмурившись, смотрел на морское сияние.
— Кто еще знает эту историю?
— Никто. Только Ричард и Эрик.
— Почему вы держали это в тайне?
— Гордость, — неуверенно сказала она.
— Да. А это превратило все это в настоящий ужас. Вы заразились демоническим началом Эрика.
— Знаю. Когда это все произошло, все рухнуло. И рухнуло, главным образом, мое представление о себе, о своей цельности. Это странно. И вот почему я не пыталась предотвратить развод с Ричардом. Что-то во мне сломалось во время этой сцены в бильярдной. Случилось так, будто чувство вины превратилось в осязаемый предмет и вошло внутрь меня.
— Вы должны избавиться от этого чувства, Пола. И не только ради Эрика, а ради себя самой.
— Может быть, но когда Эрик приедет…
— Вы должны употребить свой здравый смысл. Я понимаю ваши чувства. И, само собой, вы должны повидаться с ним с глазу на глаз. Но потом вы должны погрузить его в здоровую атмосферу. Вокруг вас должны быть другие люди. Он познакомится с вашими друзьями и поймет, что вам есть на кого опереться, что у вас есть свой собственный мир. Я собираюсь в Лондон на следующей неделе…
Послышался резкий хруст гальки, и чья-то тень скользнула рядом с ними, как ящерица. Это был дядя Тео.
Тео выглядел бледным и сухим на ярком солнце. Большой круглый купол его черепа нависал над его сморщенным собачьим личиком, как шлем. Он смотрел на них, сморщившись, со слегка насмешливым неодобрением. Он сказал:
— Пола, вот письма для вас. Три письма упали на камни. Он поколебался, как бы ожидая приглашения остаться, но тут же быстро отошел и, сгорбясь, с шумом ступая по гальке, удалился прежде, чем Дьюкейн успел произнести:
— О, Тео…
Пола смотрела ему вслед.
— Он кажется таким подавленным в последнее время. Хотела бы я знать, что происходит в его голове? Бедный Тео. Джон, я бы хотела, чтобы вы серьезно поговорили с ним. Пусть он вам скажет, в чем дело. Вам-то он скажет.
Дьюкейн издал легкий смешок.
— О, — Пола взглянула на письма. — Одно от Эрика. Он уже в Суэце.
— Лучше прочтите побыстрей, — сказал Дьюкейн. Он отвернулся, щуря глаза против света, стараясь разглядеть купающихся детей. Он заметил, что уже начался прилив, по тому, что лиловатые водоросли, видимые только в это время, сейчас как будто потемнели в чистой зеленоватой воде, приблизившейся на несколько шагов к месту, где сидели он и Пола. Бесцельно озабоченный Тео медленно уменьшался, удаляясь все дальше.