Лучший коп Мегаполиса

Куницына Лариса

— Да, — улыбнулся он, с нежностью глядя на женщину.

— Лонго в детстве был ужасным! — не унималась она. — Он думал только об оружии и о войне. Он совершенно не обращал на меня внима­ния, хотя мы жили в одном селении, были дальними родственниками, и я совершенно потеряла голову из-за его глаз! Но ему глаза были нужны только для того, чтоб высматривать алкорцев и императорских солдат и це­лится в них. Самой большой ошибкой императора был тот приказ о при­зыве на военную службу горцев, по которому Лонго и увели от нас! Он на несколько лет ускорил свой политический крах! Вы знаете, как они брали императорский дворец? Их было пятьдесят человек на шести бро­нетранспортерах, а дворец охраняли

три тысячи отборных воинов. На всю операцию ушло всего полтора часа. Там были груды трупов, а из горцев погибли только пятеро. Лонго руководил той десяткой, что очищала правое крыло дворца…

— Хватит, — спокойно, но повелительно произнёс Лонго, и Зирфа в тот же миг смолкла.

Она сидела так скромно и тихо, что было совершенно невозможно представить, что это она только что щебетала, не давая никому и слово вставить. Нордони рассмеялся:

— Чем хороши ормийки, так это тем, что слово мужчины для них закон.

— Неоценимое достоинство, — кивнул Лонго.

Зирфа гордо взгляну­ла на меня.

— Да, ты видимо понял это, познакомившись с инопланетянками, — иронично заметила я.

— Ты меня на этот счёт тоже не огорчаешь, а о других я просто не помню, — совершенно серьёзно ответил он.

Неожиданно во тьме вспыхнул столб алого цвета. В установившейся тишине тревожно зазвучали барабаны, и я невольно напряглась. Прямо в центре алого свечения возникла серебряная женская фигура. Это была высокая красавица с тонкой талией, широкими бедрами и длинными ногами. Ее узкие покатые плечи плавно переходили в тонкие изящные руки. Длинные распущенные волосы облаком парили над головой. Она изогнулась в невесомости и, превратившись в тугой натянутый лук, вы­плыла из столба, который начал постепенно меркнуть. Барабаны смолк­ли. И в следующий момент она запела так, что сердце сжалось у меня в груди. Это было настоящее пение сирены, отнимавшее разум и вселяю­щее смятение в душу. Она пела на незнакомом мне языке. Тихая и про­тяжная вначале мелодия становилась всё более страстной и громкой. Серебряная фигура металась в фантасмагорическом танце под собствен­ное пение. Неожиданно она метнулась в нашу сторону и замерла в нес­кольких метрах. Я увидела её лицо — страстное и прекрасное лицо си­рены, с чёрными омутами глаз, в которых, наверно, так просто было бы утонуть. Она парила в пространстве, с мольбой глядя на Лонго. Её голос срывался, возносился в горние выси и бессильно опадал. Он дро­жал от смятения, звенел от отчаяния, пламенел от любви. Это был гимн гибнущей в огне чувств душе, и мне вдруг показалось, что она поёт обо мне, о моей боли, которая всегда будет со мной, о моей тоске, кото­рая встретила меня в юности и не покинет никогда, о моей надежде, которая из последних сил вытаскивает меня из пропастей одиночества и вдыхает жизнь в помертвевшее от разлук сердце.

— Ты плачешь? — услышала я шепот Зирфы.

Я посмотрела на неё. По её смуглому личику катились слёзы. Серебряная сирена тоже плакала, глядя на Лонго. Он сидел, отки­нувшись на спинку кресла. Когда она смолкла, он усмехнулся и отвёл взгляд. Она подлетела к столику. Зирфа вскочила и бросилась обнимать её.

— Это было чудесно, Сапфира! Ты настоящая весталка!

— А ты как думаешь, Лонго? — глубоким голосом спросила она.

— Весталки не поют в ресторанах, Сапфира, — покачал головой он.

— Ты не меняешься, майор, — пожала плечами она. — Потанцуйте, дети, порадуйте старую колдунью, а я вам спою.

Она соскочила с площадки и унеслась прочь. Издали послышалась горячая мелодия ормийского танца. Лонго посмотрел на меня.

— Иди, — улыбнулась я.

— Ты не возражаешь? — спросил он у Нордони.

— Господи! Он ещё спрашивает!

Лонго подхватил Зирфу,

и они вдвоем спрыгнули с площадки в звенящую звёздами ночь. Огненный танец закружил их, и яркие лучи хороводом понеслись вокруг.

Я смотрела на Лонго, мне нравилось на него смотреть. Каждое его движение было полно силы, огня и страсти. Он был в этот момент воплощением молодости и красоты своей далекой зелёной планеты, где начинают любить с пелёнок и прекращают лишь в смертный час, где женщины считают, что шрамы украшают мужчину, а мужчины, когда любят, не думают о других женщинах.

— Я завидую им, — неожиданно услышала я голос Нордони.- Мы вечно откладываем жизнь на «после работы», боимся потерять голову и превращаемся в холодную, думающую расу, напичканную условностями и порабощённую ложным чувством долга.

— О чём вы? — удивилась я.

Он задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся.

— Это я так… Просто мысли вслух. Они живут как дети, не ду­мая о том, что ждёт их завтра, и они счастливы.

— А вы?

— Почти всегда, — кивнул он.

— Почти?

— Когда не думаюо том, что будет.

— А что будет?

Он пожал плечами.

— Через десять лет она начнёт стареть, а через сорок-пятьдесят умрёт. И я опять останусь один.

— Не думайте об этом. Никогда.

Я обернулась и посмотрела на Лонго. Подумать, что с ним будет через…

— Я надеюсь только на то, что им тоже удастся разработать вживляемые регенерационные системы, — снова заговорил Нордони.

— Да, это было бы прекрасно.

— Не слышу оптимизма.

— На свете нет ничего вечного, Джулиано. И вечной любви тоже нет. Как это ни печально. Человек не создан для вечности, потому что вечность неподвижна, она мертва.

— Не могу согласиться, — возразил он. — Разве плохо, когда двое вечно любят друг друга, вечно молоды, вечно счастливы?

— Вы не представляете себе, что это такое. Представьте: счаст­ливая пара, остановившаяся на возрасте двадцати пяти лет. Они живут, растят детей, дети вырастают и тоже «застывают» в том же возрасте. Отец выглядит ровесником детей. Все вокруг молоды, энергич­ны и жизнерадостны. Год, два, три… И в один прекрасный момент вдруг начинает казаться, что жизнь остановилась. Она не застыла, но пробуксовывает на месте. Ничего не меняется. Сплошное счастье, сплошная радость. Это ужасно.

— Вы против бессмертия?

— Когда я буду против, я засуну голову под кузнечный пресс. Я против вечности и неизменности.И против откладывания жизни на «после работы».

Музыка смолкла. Лонго и Зирфа вернулись к нам, а из темноты снова выплыла извивающаяся фигура Сапфиры. Она запела, но больше уже не приближалась к нам, и мы очень скоро забыли о ней. Разговор за столом оживился, хотя мне трудно припомнить, о чём шла речь. Что-то много и быстро говорила Зирфа, Нордони очень темпераментно то ли поддерживал, то ли возражал, Лонго бросал время от времени энергичные фразы. Неожиданно Джулиано обернулся назад.

— Внимание, Лонго! — таинственным полушёпотом проговорил он.- На горизонте твой давний деловой партнер в преферансе, где на кону стоит двадцать шестой участок.

— КУ-У? — нахмурился Лонго.

Я встрепенулась. Неужели я увижу эту легендарную «обожаемую киску» Рута? Его нежно любимого «старика», который в давние времена пригрел на своей груди и выкормил из своих уст Белого Дьявола, Питона-Альбиноса, державшего в страхе весь ближний космос?

Лонго вздохнул, поднялся и оправил свой безупречно сидящий пиджак. Из мрака выплыл островок платформы, на котором стоял огромный, неправдоподобно огненный тигр с чёрной раскраской полос на спине и ярко-жёлтой гривой. Его таинственный лик излучал покой и мудрость, а прекрасные глаза сверкали изумрудами.