Львиная охота
Шрифт:
Начало разговора было забыто: впрочем, разговор меня вообще не интересовал. Я провоцировал собеседника. Я ждал, когда шторки его дружелюбия приоткроются, чтобы подсмотреть, кто это, собственно, такой.
– То есть счастье - НЕ ощущение?
– спросил я.
– Это точка познания различий, как их отсутствия. Человек, таким способом познавший разницу, становится другим, в некотором роде новым. Ведь значение пищи мы познаем лишь в ее отсутствие - голодая. Вот хотя бы те, к кому вернулось осознание здоровья...
– Он жестом обвел лужайку, как полководец поле боя.
– Вы думаете, эти люди всегда были такими... странноватыми на ваш взгляд?
Ладонь у него оказалась непропорционально крупной, крепко сбитой, натруженной. Такие ладони бывают у механиков или
– Ну, не знаю, - недоверчиво сказал я.
– Вы сгущаете краски. Среди выздоровевших, по-моему, сколько угодно нормальных, то есть готовых снова обменять здоровье на черт знает что. На карьеру. На деньги, власть, славу.
– Значит, они не были счастливы, - возразил старик.
– Они не познали разницу между здоровьем и нездоровьем.
– Хорошо, есть более сильная вещь, чем деньги, власть или слава. Это идеи. "Сделать мир счастливым", как вы изволили выразиться. Ради них уж точно жертвуют и здоровьем, и счастьем.
Он покачал головой.
– Нет, ради идеи жертвуют только деньгами, властью или славой, и делают это те люди, которые еще не знают разницу между здоровьем и нездоровьем. Остальные их подвиги трудно назвать жертвой.
– Ай-ай-ай!
– воскликнул я.
– Люди ради идей жертвуют не только здоровьем, но и жизнью. Как и ради детей, ради любимого человека, ради работы...
– Мы с вами говорим об обыденных обстоятельствах или об исключительных?
– сказал он, улыбаясь.
– Я думал, об обыденных. Отказ и обретение равны по сути, нам дано лишь право выбрать оценку происходящего. Внешние атрибуты жизни - вроде наших детей, наших возлюбленных или наших успехов по службе, - сами по себе они не значат ничего, если душа нездорова. А душа, не испытавшая счастья, безусловно нездорова. Здоровье души первично, вы согласны? Я ведь о чем пытаюсь сказать? Ты прав, только когда счастлив, другого пути показать свою правоту нет... Здоровье - не отсутствие болезни, а болезнь - не отсутствие здоровья. У здоровяков-спортсменов в моменты наивысших достижений давление, пульс, дыхание, биохимические изменения в крови - отличны от нормы более, чем у любого смертника в последний миг жизни. Это параметры болезни, но спортсмены-то здоровы! Или наоборот: болезненные состояния позволяли творить чудеса выносливости, взрывной силы и скорости. И болезнь, и здоровье - самостоятельные и независимые понятия. Их смешивает невежественный ум...
Врач-поэт замолчал, с недоумением глядя мне за спину.
Я поймал его взгляд, я почувствовал вспотевшей спиной близкое дыхание зверя и мгновенно развернулся. Снизу вверх по ступенькам прыгал, решительно направляясь к вершине, мой приятель командировочный. Не прошло и секунды, как он был рядом с нами - этой секунды мне и не хватило, чтобы вспомнить о записке в моем кармане... Он бросился головой вперед, как заправский регбист. Растительный секс, как видно, его больше не интересовал. Я был не готов, я позволил ему захватить свой торс, и мы, опрокинув старика, своротив священный фикус, поехали пересчитывать ступени. Мы падали к подножию медленно и основательно; фикус легко нас обогнал. Наверху дико визжала эзотерическая Ружена. Регбист не сумел уронить меня на спину, наоборот, внизу оказался он сам, так что ступени считал не мой, а его позвоночник, мало того, я дважды ударил его локтем в затылок, такими ударами я кирпичи на тренировках ломал, однако он только мычал и крепче прижимал меня к себе. Какое самое опасное животное в Африке? Лев? Вовсе нет! Бегемот. Пытаться пробить его подкожные отложения - нелепость. Мой бегемот разжал захват - на короткое, неуловимое мгновение - и достал меня кулаком в челюсть. Всего один удар... Из нокдауна я вышел уже внизу, уже в положении "лежа на спине". Не кулак это был, а копыто. Так подставиться! Животное, роняя слюну, прижимало меня к земле, а я обеими руками отталкивал его вздувшуюся суковатую конечность, отталкивал изо всех сил, потому что в конечности этой был нож.
Обычный хозяйственный нож - из тех, какие продаются в любом супермаркете... из тех, каким была зарезана Кони Вардас.
Лезвие шаловливо
Боковым зрением я видел Вивьена Дрду, который мчался по лужайке, спотыкаясь об людей. Начальник полиции что-то кричал по-чешски и яростно рвал из кобуры табельный "мигунов", тогда я тоже закричал:
– Не стреляй!
– Стрелять?
– зловонно выдохнул мне в лицо взбесившийся зверь.
– В тебя? Нет, русский, не надейся! Ты будешь долго вспоминать и плакать...
Он занес свободный кулак, чтобы врезать мне еще раз, и я понял, что сейчас все кончится, не останется ни солнца, ни девушек, ни стихов; я смотрел в его больные, непомерно широкие зрачки и гадал: каким же стимулятором этот кретин себя накачал, и вдруг он застыл, отпустив квадратную челюсть, перестав дышать, а потом закашлялся и попытался посмотреть назад, забыв про меня, и тогда я одним движением вывернулся на свободу... Все кончилось. Загадочный старик, минуту назад учивший меня счастью, нависал над нами, широко расставив ноги. Тонкие губы его были плотно сжаты. Одной рукой он держал безумца за шею, другой - за локтевой сгиб. Не руками даже, а двумя пальцами - сжимал без видимого напряжения, спокойно и аккуратно, однако страшны были эти пальцы, страшна была эта хватка. И нож послушно выпал из обвисшей вдруг руки.
– Готовься, русский...
– упрямо хрипел командировочный, явно не понимая, что происходит.
– Тебе нужно много вспомнить...
Есть психи с невероятной жизненной силой, навидался я таких, очень трудно бывает их остановить. Тем более, если псих еще и под дозой. Врач резко усилил давление на болевые центры, чуть ли не соединив свои пальцы, и тело обмякло, расстелилось по земле.
Тело было бугристым, бесформенным, такое бывает у природных силачей; всегда жаль, когда столь мощный агрегат выходит из-под контроля. Я подтянул к себе валявшийся рядом фикус. Ствол у растения был хлипкий, зато горшок увесистый - настоящая булава. Я размахнулся и обрушил это оружие на голову идиота.
– Зачем, - улыбнулся старик, распрямляясь.
– И так справились.
Пластиковый горшок остался цел, даже земля не просыпалась, вот только ствол деревца треснул, да еще сломалось несколько мясистых листьев. Нежным существом был этот их фикус, нежнее головы зверя... Когда Вивьен подбежал, я уже поднимался с колен, а поверженный враг корчился у нас под ногами. Я едва успел отбить в сторону руку с пистолетом и снова прокричал:
– Не стреляй, все в порядке!
Глаза у моего друга были совершенно ненормальные, метались, как шарик в игровом автомате. Ей-богу, выстрелил бы, дурак. Нервишки, товарищ мичман.
– Отставить!
– каркнул я в самое его ухо.
– Зачехлить носовые пушки!
Зрители вокруг стояли, как статуи - совершенно белые и каменные. Забывшие закрыть рты. Вменяемыми оставались только я и главврач местной амбулатории, значит нам и работать. Для начала я, не спрашивая разрешения, сорвал с пояса Дрды наручники. Одним браслетом я прихватил командировочного за запястье, потом согнул его ногу в колене, завел руку ему за спину и застегнул второй браслет уже на лодыжке. Крест-накрест, рука к ноге. Способ называется "гамак". Лодыжка у него была крупной, мясистой - не желала помещаться в оковах, - но я выставил на замке максимальный размер и поднажал. Сегодня я был безжалостен. Бешеное животное требовалось стреножить, да и наручники, сделанные из специальных материалов, имели замечательное свойство налезть хоть на дуб, не повредив коры.
А потом я вывернул карманы пленника...
– Что это?
– спросил Вивьен, овладев собой.
– Молящаяся Дева, - сказал я севшим голосом.
– Кулон, который носила покойная сеньорита Вардас.
Я положил предмет ему на ладонь. Вивьен ошалело сдвинул форменную панаму себе на затылок, разглядывая находку, и сказал:
– Так.
Это точно. События дали такой вираж, что дух захватывало. Улика меня мало интересовала - я разглядывал убийцу, не в силах оторвать взгляд. Человек-Другого-Полушария. Вот тебе и случайный знакомый, ненавидевший коммунистов, зато любивший русское порно. Случайный ли?