ЛЯДЬ
Шрифт:
Её быстро оценили за бесхитростную весёлость и готовность развлекаться без оглядки на утро, погоду и обстоятельства, включая непреодолимой силы. Что решительно не изменило её материального положения, зато желанных горестей и разочарований в жизни существенно прибавилось. Без них она не могла, не чувствовала и не жила вовсе. Без них, наверное, Мари сошла бы в привычном значении слова с ума, не в силах выдержать и трёх часов, не омрачённых чем угодно. Магическим образом превращая всё вокруг в неразрешимые конфликты и проблемы, купалась в этих трудностях с радостью, которой не знавала и плескаясь с законным мужем в наполненной розовыми лепестками ванной с шампанским и видом на Пале-Рояль. Вечно куда-то переезжавшая, конфликтовавшая с арендодателями из-за всякой мелочи, опаздывающая, невыспавшаяся – но исключительно бодрая, оставалась в памяти каждого, кому посчастливилось оказаться на её пути. Именно посчастливилось, ведь и пяти минут, проведённых наедине, неподготовленному человеку порой оказывалось достаточно, чтобы усомниться в наличии объективной реальности и собственной
В постели она была до смешного бестолковой, но притом податливо-исполнительной, что быстро завоевало ей популярность среди жаждущих превосходства эротоманов. Такие, заплатив за всё под ключ, будут непременно стремиться утвердить примат собственной воли, которая по сути и нужна им лишь в качестве демонстрации. Есть у них и близнецы-братья: те, что станут озадачиваться удобством и наслаждением дамы прежде своего, заискивая мямлить «на что ты обижаешься», пока не спровоцируют долгожданный разлад по-настоящему. Тогда, придав голосу баритона вселенской мудрости, товарищ скажет ему, кивнув головой в сторону расхристанной гетеры: «Твоя, похоже, не в настроении». Три четверти мужчин играют во всякой связи исключительно в матриархат, то ли сублимируя чувства к матери, то ли насаживая всюду расцветший в подсознании алгоритм семьи. Малая таких терпеть не могла, но душка-Мари, обаятельная взбалмошная дура без тормозов, играла роль охотно, часто доводя пользователей до приятного исступления. Оскорблённые до глубины души, они принимались расписывать ей систему жизненных координат, аккуратно подводя нить к текущей бизнес-модели, предполагающей восприимчивость подрядчика к чаяниям клиента. Выслушав наставление и пустив иногда зачем-то слезу, она обрушивала тело на кровать со словами «ну ладно», предоставляя настырному потребителю самостоятельно управляться с остальным. И они управлялись, становясь поклонниками её строптивой привлекательности. Подчинять красоту и ей безропотно служить – эмоции в корне идентичные. Более сообразительные практикуют оба варианта одновременно, в том числе сугубо физиологически, находя в контрасте ожидаемый вертеп из перевоплощений.
Что до источника прелестных наслаждений, то Мари не чувствовала ничего и никогда – грустное наследие примата влюблённости над желанием, но вряд ли об этом даже задумывалась. Чиста, как летний день; ведь неспособный осознать предательство своего естества не заслуживает и осуждения за греховность воздержания. Сопутствующая новому знакомству сцена разогнала хандру самокопания, и Малая ринулась в бой. Проворнее всех оказался тамбовчанин, приехавший в столицу за новым оборудованием для родного «цеха уделки».
Тамбов. И снова, и по сути, и не город даже. Местные говорят, название в переводе с татарского название означает «яма», и это правда уже потому, что иначе быть не может. Он словно зачатый по жуткой пьяни ребёнок: агрессивный, неконтролируемый, но исключительно самобытный. При том, что и злиться на него без толку, все претензии очевидно к авторам сей чудной иллюстрации русской степи. Мужское население старой закалки в принципе не осознаёт в привычном понимании значение слова «страх». Который здесь не то чтобы игнорируется или, тем паче, побеждается. Вроде и эмоция в быту полезная, и жить с ней дольше, да сытнее, но как-то не дано. Понимают, что бояться действительно надо, вот только отчего-то не выходит ни черта. В бытность особливо жаркой борьбы с пьянством за рулём там позакрывали вне территории населённых пунктов большинство стационарных постов дорожно-патрульной службы. Здешний народ простой, но, со времён антоновщины, предусмотрительно запасливый. Откопал в посадках «Шмель», выглянул из лесочка и нажал на пуск – вполне эффективный метод донести до администрации несогласие с данным конкретным параграфом Кодекса об административных правонарушениях.
В тех краях нет характерного типа ветеранов современных бессмысленных войн, то есть спивающихся, рыдающих ночами несчастных, заново переживающих кошмар скудно оплаченной мясорубки. Оттрубив срочную, а затем ещё год по контракту, они возвращаются в родное село, пьют положенное дембелю время и спокойно пересаживаются прямиком с кровавых воспоминаний за трактор, оставаясь жизнерадостными вечно молодыми любителями халявы, выпивки и девушек. Им вся эта ностальгия по боку: стрелять так стрелять, копать так копать, умирать так… неохота, конечно, но – что поделаешь, бывает. Получить в военкомате «неуд» равносильно потере статуса мужчины, так что будет налегать на спорт и обивать пороги каждый год, пока не отправят служить. Попасть на войну – редкостная удача: почти загранкомандировка, почёт, масса новых впечатлений, да и подзаработать можно. Погибнуть тоже, но статистически у деревенского подростка в расцвете сил тут больше шансов разбиться на машине, получить нож в печень или утонуть, купаясь ночью. Всё вышеперечисленное, естественно, в состоянии жесточайшего алкогольного опьянения. Ибо культура питья унаследована от монголов, а потому не предполагает остановки иной, кроме как по воле непосредственно организма, в крайнем случае, вестибулярного аппарата.
– И я ему по тихой грусти
Уныния в его скудном, но приятно образном словаре не значилось. Не говоря уже про всякие там сломить, подавить и направить. Мужчины и женщины одинаково сильно любили его за неподражаемое мастерство жизни, очевидно и безысходно переродившееся со временем в талант. На протяжении бесконечности, если верить авторитетным знатокам вопроса, рано или поздно случится абсолютно и что угодно, но Вселенная пока что оказывалась не в силах смоделировать данность, из которой Дима не выбрался бы. К тому же, в безотчётном стремлении к новым испытаниям – в его случае лишь свежим впечатлениям, он давно оставил позади козни судьбы и сотоварищей: ни друга, ни врага значительнее себя самого за тридцать куда как насыщенных лет так и не явилось. Его энергии хватило бы на заселение соседних планет, но несостоявшийся колонизатор знал цену человечеству, а потому сколько-нибудь посильной помощи деградирующему виду не оказывал. Удивительно, как он вообще снисходил до мира под ногами, настолько блёклым и трусливо-бессильным казалось с ним рядом всякое действие. Предназначенное к банально случившемуся, в его исполнении нарождалось буйством ярких обстоятельств, ответвлениями сюжета и приятно неожиданными участниками.
Впрочем, то были лишь доступные стороннему наблюдателю подробности восприятия образа. Корень, идеология всех бед и побед – волею сильного неизменно обращаемых в причинно-следственную связь, засел в детском ещё умении не отступать и брать всё сполна. Настроение всегда и везде являлось определяющим, и власть его признавалась абсолютной. Навык подобного восприятия окружающего вскоре оставил на обочине и страх, так что бедолаге часто приходилось искусственно стимулировать необходимые позывы, дабы картина предстала в требуемом великолепии. Недо: питая бутылка, еденный ужин, куренная самокрутка – в память об искренне обожаемом деде, ни разу не опошлило его аристократически отточенных желаний. Последствия волновали мало, и судьба, как всякая пресыщенная дама, тем охотнее откликалась на растущие запросы своего баловня. Которым, впрочем, тот сделался исключительно и бесповоротно сам, а следовательно, и вексель к оплате не предъявлялся. «Жизнь, карма, смерть, – уверял Дима в редкие минуты серьёзности, – это подруга, а не друг. Оттого ей, прежде всего, должно быть с тобой интересно. Или хотя бы не скучно. А торговаться с ней, строить планы, рассчитывая перспективы ответственно пронумерованных действий…» Он не имел привычки заканчивать особенно трезвые мысли, тяготясь последними слишком явно.
Калина-космос, или, сокращённо, Калина, был весельчак, халявщик и балагур – идеальное сочетание качеств, равносильное уважаемой профессии. Которая, к слову, у него тоже была: резать глотки плывущим вверх ногами по конвейеру свиньям на нужды мясокомбината. Последний, в целях экономии да и природной экологичности для, не колол означенным хрюшкам успокоительное, что, соответственно, наполняло помещение нескончаемым визгом, рёвом и предсмертным хрипом сотен живых существ. Ежедневно. То есть день за днём, пять дней в неделю. С девяти до семнадцати ноль-ноль без перерыва на обед он резал горло остро отточенным ножом под вальсы Чайковского – приятный довесок супружества в виде окончившей музыкальную школу жены. Затем принимал душ, переодевался и в голову не брал. Ночами спал крепко, а за работу только и говорил: «Близко к хате, в тепле, платят исправно, тяжести таскать не надо – лафа». В порядке исключения не очень-то уважал труд, всячески отлынивая от любой дополнительной нагрузки дома. Благо любая компания жаждала иметь такого провожатого – знал все областные злачные места и бордели, вожака – умел вдохнуть жизнь в любое мероприятие до похорон включительно и дипломата – кого угодно и на что угодно мог, при желании, уболтать. Никогда и ни за что не платил, но должность свою исправлял так, что остальные участники действа на том непременно выигрывали. Особо приближённые звали его Кум, и было в этом умелом прозвище что-то непревзойдённо точное, чутко отражающее натуру, характер, – само, пожалуй, естество былинного русского селянина, которому вся жизнь копейка да море по колено.
Всё это она знала исключительно от него, но другого и знать не хотела: лучше верить в посредственного бога, чем сожительствовать с умелым плотником. Кум мог травить байки часами, теряясь в нагромождениях правды и пестуя единственно непогрешимую ложь, покуда рассвет и вездесущий счётчик не останавливал назойливое, но всякий раз умелое приключение. Любовник он был так себе, зато умел растопить лёд стеснения, заодно подсказав остальным, как продолжить общение за пределами койки. Естественное, без трусливой грубости и показательного разврата. Ведь пошлить в постели – уместно и приятно, но оставлять текущую парадигму в минуты покоя и откровенной беседы – значит пошлить вдвойне и невпопад; за такое у востребованной дамы легко попасть в немилость. А шлюха, в отличие от просто женщины, отказывает раз и навсегда.