ЛЯДЬ
Шрифт:
– Или приукрашивать.
– Недурно, – развеселился кавалер. – Не подлить ли вам ещё, милая леди? Вино порой оказывает спасительное действие… – закончив многоточием, он едва удержался на границе оскорбления, так что получилось весьма эффектно. – А как ты хотела. Обязательно, обязательно нужен контраст. Особенно когда говоришь комплимент. Комплимент ведь, по сути, и есть завуалированное оскорбление. Лесть качествам, которые столь не очевидны, что требуют столь яркого освещения. Но в редких проблесках света становится только темнее. К вящей радости вашего покорного слуги, юмор способен нивелировать любую степень порочности, следовательно, и капля сарказма, растворённая в баррели отменной слащавости, придаёт искомому напитку требуемую утончённость. Ведь решительнее всего унижает женщину бестактность.
– Все стоят у забора
– Не знаю, я просто глаза закрыл. С чего вдруг вопрос?
– Не знаю, как ты любишь говорить. Всё хорошо, местами феерично, как надо и как задумывалось. Есть подозрение, что лучше уже не будет.
– Тогда пусть лучше будет хуже. Чем никак. Когда-то и она была молода. Змеевидной татуировкой падая по телу вниз. Лет через двадцать о себе так скажешь, именно в третьем лице. Раньше понимание всё одно не придёт, следовательно, не забивай голову.
– Сколько тебе лет?
– Сорок. Но я давно уже умер.
– Сколько тебе на самом деле лет?
– Не знаю. Не помню. Достаточно. Жизнь длиной в потухшую сигарету. Не так уж и мало.
– Чем же ты столько лет занимался?
– Поиском истины.
– Нашёл…
– Если в чём-то нет красоты, то какая в этом может быть истина.
– Грустно?
– Выкладывай, – резко прервал он монотонный диалог. – Для чего ко мне сегодня привязалась?
– За мной ухаживает…
– Кто, маньяк? Послушай, я не хотел бы никого убивать, но заказать, если дело серьёзное, могу. Только сразу договоримся: без сантиментов, фальшивости искренних переживаний и…
– Восклицательный знак.
– Достойно, – Арик оживился стремительно, будто проснулся. – И давно?
– Нет. Я решила вести иногда от скуки дневник, и тот стал со мной говорить. Сам понимаешь, кому кроме тебя о таком расскажешь.
– Вполне себе фаллический символ, – задумался врач. – Чего хочет, войти в тебя орфографически?
– Ничего. Говорит только. Вроде тебя, как бы собеседника ему не хватает, точнее, слушателя. Я бы и подумала, что… как бы выразиться, фантазия тобой навеяна, но ничего к тебе не чувствую совершенно. Без обид, пока нет…
– Скорее наоборот, – теперь уже перебивал он. – Не вникая в детали сейчас, поверь. Определение всегда тривиально. Здесь не исключение. Итак: он говорит о чём-нибудь, чего ты не знаешь?
– То есть?
– То есть он образ нахватавшейся вершков смазливой шлюхи или он образован, галантен, осведомлён?
– Речь грамотная, правильная. Не скажу, чтобы изысканная, но…
– Прочла что из моего списка?
– Всё почти.
– Ясно, про речь забыли. Факты какие-нибудь, даты, события?
– Нет, всё в общих чертах, повторюсь, словоблудство в твоём духе, но я могу в следующий раз записать.
– Не вздумай. Говори, постарайся спросить о чём-нибудь – но аккуратно и не настаивая. Предварительный анамнез следующий. Всё окажется или плохо – но не фатально, с этим можно работать, или чрезвычайно плохо. В последнем случае это… – он поднял на неё глаза – непривычно мутные зрачки без содержимого; мысль горела в них, – это очень хорошо.
– Поняла в общих чертах, не расскажешь подробнее – отчего?..
– Нет. Собирайся и уходи. Книги новые доставлю с курьером.
– Благодарю за заботу, действительно приятно. Адрес мой…
– Пришлёшь. До встречи, по первым результатам звони.
– Кофе только принесли, – Арик молча вылил чашку в бокал с вином, – что ж, в таком случае – до свидания и спасибо за помощь.
– Не за что, – отчётливо, по слогам сказал он уже себе. Пелена вернулась, взгляд потух – привычное равновесие установилось.
Убедившись, что подруга действительно ушла, о чём заботливо доложил администратор, он выпил залпом собственного приготовления коктейль и тут же заказал абсент. Сам по себе алкоголь привлекал его мало, но, если наступал вдруг редкий момент подъёма или нового переживания, равно как требовалось о чём-то подумать – именно не трезво, как можно сильнее оторвавшись от рутины ненавистной действительности, тот становился обязательным атрибутом. В тех редких случаях меры Арик никакой не знал, ибо критерием являлось достижение определённого состояния или просветления, но никак не способность удержаться на ногах. Однако и в состоянии пьяного беспамятства,
Официант понимающе кивнул, по пути в бар сообщив администратору о начале заплыва, как называл подобное сам автор. Всё тут же сделалось мягким – знакомое свойство любой интоксикации, податливым и самую крайность обворожительным. Впрочем, столь же быстро экспозиция научена была и меняться, стоило оказаться на веранде пошлой шумной компании или парочке характерных предпринимателей с юга, коротающих время за разговорами о делах, никогда делами не заканчивающихся. Сегодня, как по заказу, а вероятно, лишь вследствие буднего дня, публика или скромно пила кофе в противоположном конце, или спускалась в подвал караоке – жерла пьяного вулкана, откуда никто и никогда не возвращался трезвым. Антураж вполне подходящий, чтобы спокойно одиноко подумать. Поскольку вследствие отсутствия тяги к воображению Арик ходил всегда в одни и те же заведения, его привычный распорядок был там хорошо известен, следовательно, опасаться нарушения лейтмотива назойливостью официантов не приходилось. Они вообще относились к нему со странной в иных ситуациях теплотой. Наличие постоянного гостя, достаточно вежливого, чтобы не ругаться матом и не вести себя как скот на основании только лишь баланса дебетовой карты, сделалось, по-видимому, исключительной редкостью, превратив его в желанный атрибут, деталь обстановки или мебели, вроде красивого стула немассового производства. Наличие человека порядочного – как, возможно, ошибочно полагали сотрудники, – придавало обыденному процессу смысл. Поскольку трудиться приходилось не только с целью потешить чьё-то раздухарившееся тщеславие, помочь эффектно и недорого выгулять девушку или банально нажраться – иных мотивов столичные рестораны не ведают, но и дабы оказать услугу, местами даже услужить, «человеку с большой буквы Ы», как величал себя в припадке непосредственности Арик.
Мысль на этот раз не заставила себя ждать, благо и без дополнительного стимула плескалась на поверхности. Чем-то напоминая рыбалку, опыта которой он, понятное дело, не имел, разве что с иным алгоритмом ловли: испарить или выкачать всю воду, дабы затем спокойно и без рывков подобрать на дне искомого марлина. Путь не сказать, чтобы наиболее простой, но тем и привлекательный; ко всему прочему – не быстрый. Подобный трофей нельзя травмировать, выуживая, тем паче – подсекать и так далее. Следовало подойти к проблеме со всей заслуженной основательностью и спокойно удалить лишнее – H2O отступала по мере поступления H2N5OH, что соответствовало, в том числе, сугубо химическому воздействию алкоголя на организм. Именно поэтому следовало напиваться бокалами, стопками или роксами, не привлекая к действию непосредственно бутылку, остававшуюся в баре. Иначе существовал риск принять дно стеклотары за искомое дно раньше времени или, наоборот, досрочно опустошить сосуд, упустив момент нужного восприятия. Он верил в алкоголь, как индейцы верят в мескалин, с той лишь разницей, что объективно признавал за первым отсутствие всякой результативности, кроме нарушения моторики. То есть не верил вовсе, но именно это и создавало нерушимую логику действия. Опять же напиться по поводу всегда приятно.
За окном шумела неугасающая жизнь, чего-то хотела, к чему-то стремилась и чему-то изредка радовалась. В остальное время население с семью нулями переживало острую фазу кризиса под названием рутина, ибо всё вокруг конечно, а минут, часов и дней несоизмеримо предостаточно. Слева послышалось какое-то движение – то подчёркнуто жизнерадостный мастер трубки принёс очередное произведение табачного искусства. Арик не любил кальян, но любил процесс, движение, которое сообщал очевидно неживой предмет окружающим людям, а кто поручится, что и не душам. Один творил и созидал, другой вдыхал и разрушал, создавая вполне ощутимую растянутую в происходящем связь – не лишняя деталь во всяком поиске.