Лягушки
Шрифт:
Есть много описаний путешествий в подземельях и подземных ходах с приключениями, блужданиями героев, вызванных благородными либо злодейскими помыслами, и одолением всяческих ловушек и каверз как природы, так и дурных людей. Поэтому автор посчитал необходимым уберечь возможных читателей от схожих описаний. Сообщу только, что поисковики наши потратили на семь километров три часа и вышли всё же к стене (заслону в ней), за которой стонало и неиствовало живое существо. Связь со штабом поиска (назовём так) была отменная, и Ковригину сообщали, что — да, существо, видимо, чувствует приближение к нему людей, но не перестаёт страдать и нервничать, возможно, и не веря в способность их спасти кого-либо. "Потерпи, Леночка! — готов был выкрикнуть в южном направлении Ковригин. — Потерпи, милая!" Вот так! До того разволновался Ковригин.
И всё же подземный освободительный поход (ну, путешествие…) имело свои особенности. О них считаю должным сообщить. Трое передвигались под землёй с хорошими фонарями и в шахтёрских касках с лампами-светилами. А Ковригину казалось теперь, что куда интереснее было бы идти на юг от Черёмуховой пасти в полумраке с факелами в руках, то есть облитой керосином паклей на суковатых палках. Ну ладно, с фонарями так с фонарями. Раз пошла такая спешка…
И дело было не в способах освещения. Дело было в подсказках. А они не зависели от яркости фонарей.
Подсказки возникали в сознании (или подсознании) Ковригина, в его памяти и воображении, они присутствовали и на кирпичах подземного хода. Кстати, большемеров среди них не было, из чего можно было вывести: ход, пусть с коробовым сводом, устраивали куда позже приречных ходов, скорее всего в двадцатых-тридцатых годах девятнадцатого века. Какая в ту пору была нужда в нём, Ковригин не знал. Но одна пьяная мысль в нём теперь зашевелилась…
Кирпич… Подсказки на кирпичах подземного хода. Вот что важно! Наверняка многие из них были накорябаны перочинным ножом Юрки Шеленкова. Ковригин перочинного ножа тогда не имел. "Вышел ёжик из тумана, вынул ножик из кармана…" Стало быть, он, Ковригин, не был ёжиком. Но гвоздь в кармане держать мог.
Ножом Юрка наковыривал стрелки, не исключено, что ему помогал гвоздь Ковригина. Но и Севка в походах выцарапывал что-то своё…
Так…
Теперь после первой обнаруженной стрелки Ковригину вспомнились и чертёжики отца, и суть лабиринта Черёмуховой пасти. И будто бы он стоял сейчас над подземным подходом к замку и видел все его отводы к завиткам малых лабиринтов, к тупикам с ложными, а может быть, и просто неразгаданными тремя мальчишками выходами в неизвестное, хранящее клады или тайники. Не хватило ребятам ни сил, ни терпения. Но дорога к стенам замка была ими найдена. И стрелки на кирпичах предлагали не отвлекаться, не лезть в боковые искушения, а двигаться прямо и прямо. На чертёжике Ковригина существовал как бы проспект с лукавством заманных переулков слева и справа.
Два или три раза останавливались. Но не из-за усталости. А, как принято нынче писать в отчётах технических комиссий: имел место человеческий фактор. Пытался нарушить логику и цель движения специалист Питсбург. Скандалил. У одного из боковых отводов взволновался, вслушивался во что-то или даже принюхивался к чему-то, сдвинуть его с места было невозможно, как бухарского ишака.
— Туда! — кричал Питсбург. — Это — там!
— С чего ты взял? — спросил Анатолий.
— Нутро чует!
— Нет времени, — сказал Ковригин. — В следующий раз.
Питсбург взвыл, злобный, готов был пойти на Ковригина, но вспомнил о чём-то и присмирел.
Потом Питсбурга напугали. Из темноты, вдруг вспыхнувшей, на них троих двигались десятки свирепых мужиков, и конца их шествия не было видно.
— Хранители! — завопил Питсбург и быстренько оказался за спиной Анатолия. — Хозяева подземелья! Нам муздец с литаврою!
— Система зеркал. Известны со времён фараонов. Здесь отполированные стальные листы. От них и от расстановки их — самые разнообразные эффекты, — просветителем произнёс Ковригин. А ведь сам только что вспомнил о здешнем трюке, испугавшем его с Юркой и Севкой. Да что испугавшем! В столбы превратившем. Потом разобрались с зеркалами… Юрка был отрок начитанный…
Питсбург снова притих, передвигался подавленный, еле ногами шевелил.
Но зеркала, вспомнил Ковригин, располагались уже в пределах усадьбы, неподалёку от рва и замка Блуа.
Стало быть, дошли, и Ковригин уже знал, что он увидит через пятнадцать минут, и там дело начнётся серьёзное. О чём сообщил Острецову. Острецов, похоже, пребывал в отчаянии, рядом с ним дежурили медики, и по их приборам, видящим сквозь стены, состояние Хмелёвой было средней тяжести." "Уже определённо Хмелёвой! — отметил Ковригин. — Не ты ли всё же и поместил её в застенке?" Впрочем, сейчас серчать на Острецова было делом неразумным. Надо было девушку спасать. Ковригин вновь почувствовал, что Хмелёва ему дорога. Неужели и сейчас на ней бархатный гусарский костюм?
Но вот и тупик. Прибытие подземного хода к камням Турищевского монплезира. Овальная плита. И на ней слова, оставленные ножом: "Открыть не смогли". А рядом: "И я не смог".
— Питсбург! — сказал Ковригин. — Ваша очередь!
Ему почудилось, что Хмелёва почувствовала их приход и теперь колотит руками по камням застенка.
Питсбург стал чрезвычайно важным, надел очки, достал из льняной сумы инструменты, свои, из казённых же взял в пользование небольшой ломик.
А Ковригина посетило озарение. Можно было сказать, что оно выстрадано десятками лет ожиданий (хотя ради чего ожидать-то?) и догадок. Нет, тут же сказал себе Ковригин, нет, не выстрадано. Страдание вызывает тяжесть усилий. А они, трое мальчишек, играли. Играли с удовольствием. И озарение нынешнее вышло моцертиантски-воздушным (впрочем, не обошлось без желания-нетерпения освободить или даже спасти девушку Хмелёву).
Он понял, где находится замковый камень, утопив который и можно было открыть вход в узилище Хмелёвой.
Но говорить о своей догадке не стал. Ему интересно было понаблюдать за действиями Питсбурга.
Питсбург жестом потребовал тишины. Затворница будто бы поняла его требование и замолкла. Питсбург закрыл глаза и лишь пальцами касался плиты и её края. Иногда он крякал, матерился, но за пятнадцать минут ничего не добился. Из пальцев его стала сочиться кровь. Ковригин решил прекратить мучения специалиста, и по его воле затворная плита со скрежетом начала уходить вбок, а Питсбург осел на камни, застонал и чуть ли не стал биться в припадке.
Сам же Ковригин ощутил исход сил и потребность хоть пять минут посидеть на чём-либо, но надо было заботиться о Хмелёвой. Всход к ней был узкий, овальный, и крупному Ковригину пришлось с напряжением вползать в него. Пролез. Встал. Женщина бросилась к нему, обняла его. Подняв фонарь, Ковригин увидел, что перед ним вовсе не Хмелёва, а дебютантка Древеснова.
51
— А где Хмелёва? — вскричал Ковригин.
— Александр Андреевич! Милый! Родной! — и Древеснова рухнула на колени перед Ковригиным. — Во второй раз! Благодетель! Сначала вытащили из грязи и открыли просторы! И теперь — спасли! Я ждала этого! Это судьба!