Люби меня в темноте
Шрифт:
Я без стука захожу в спальню Гвинет, и мои глаза встречает полная темнота. Устало вздохнув, я иду мимо ее огромной кровати с пологом к окну и, раскрыв плотные шторы, впускаю в комнату яркий солнечный свет. Затем удовлетворенно перевожу взгляд на сестру. Она растянулась на животе, ее спина, голые плечи манят к себе.
Я иду к ней, становлюсь на кровать коленом и, отодвинув в сторону реку светлых волос, открываю взгляду ее лицо. Наши родители усыновили ее и меня из разных семей, потому что своих детей у них быть не могло. Выросший в безразличной системе
— Моя спящая красавица… — шепчу я, осторожно ее тормоша. Мой голос неровный, словно наждачка. — Как же тебя разбудить? Может, с помощью поцелуя?
Гвинет сонно моргает, ее глаза привыкают ко мне.
— Уильям.
Мое имя в ее устах звучит как приглашение, как наш общий секрет. Мои губы, похищая воздух, который она вдыхает, невесомо касаются ее нежных губ. Сладость и тепло — вот какой вкус у этого поцелуя. Он почти дружеский, но мое тело немедленно оживает. Я словно вернулся домой.
— Доброе утро, — говорю я, когда поцелуй подходит к концу.
— Что ты здесь делаешь? — выдыхает она и прижимает кончики пальцев к губам, словно пытаясь задержать ощущение от моего поцелуя. — Пришел вместе понежиться?
Я отпускаю ее, выпрямляюсь и сажусь в кресло рядом с кроватью. Потом, зафиксировав взгляд на темной-синей парче подлокотника, говорю:
— Мне нужно, сестренка, чтобы ты сделала для меня одну вещь. — Я поднимаю глаза и всматриваюсь в ее лицо. — Это касается Валентины.
Она приподнимается на локтях. Простыня едва прикрывает ее грудь. Она знает, я вижу, что под тонкой тканью она полностью голая, но ей наплевать. Как я уже говорил, в моей сестре нет ни капли стыда.
— Что еще сделала эта дрянь? — Ее зеленые глаза поблескивают неприязнью.
— Гвинет… — предостерегающе говорю я. — Не забывай, ты говоришь о моей жене.
Она фыркает.
— Какая разница, что я о ней говорю? Ты ведь ее даже не любишь.
— Ты права, не люблю. Но мне неприятно, когда ты говоришь о ней в таком духе. Это меня утомляет.
— Как скажешь, — произносит она недовольным тоном избалованного ребенка. — Но почему тебе нужна моя помощь? Я вряд ли смогу помочь тебе с Валентиной. Она ненавидит меня.
— Все из-за Лоретты. — Я закидываю лодыжку на колено и отворачиваюсь к окну, за которым уже вовсю трудится ее команда садовников. Я вздыхаю. Ненавижу, когда меня беспокоят в такую рань. — На днях она нанесла мне визит. Прознала, что Валентина в Париже и не вернется назад. И вбила себе в голову, что, если Валентина со мной разведется, то она вычеркнет меня из завещания, — медленно рычу я.
— Что? Валентина не прибежала к тебе по первому свисту? — Она негромко смеется, пропустив новость о нашей бабке мимо ушей. — Ну и ну. Неужели мой старший братец утратил свой мужской шарм?
Одним
— Мне даже не нужно засовывать в тебя пальцы, чтобы узнать, мокрая ты или нет. — Я кусаю ее за губу, заставляя вскрикнуть от боли. — От тебя пахнет течкой.
— Ублюдок. — Она трется промежностью о мой член. Она до предела возбуждена и полностью в моей власти. Все, как я люблю. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Тяжело дыша, она сглатывает.
— Чтобы ты полетела в Париж и вернула ее. Скажи, что я пропадаю. Заставь ее в это поверить.
— Каким образом?
— Не знаю. Придумай. Уверен, твоя хорошенькая головка на это способна.
— А сам почему не поедешь?
— Потому что она не хочет меня видеть. А еще предполагается, что я, как она и просила, даю ей пространство и время подумать.
Гвинет хмыкает.
— Ты совсем не понимаешь женскую душу, да?
— Что ты имеешь в виду?
Она вздыхает.
— Глупыш, ты должен поехать к ней сам. И показать, что страдаешь. Ты же знаешь, она никогда не могла перед тобой устоять. Ты ее криптонит. Включи обаяние, сделай красивый, трогательный жест, и она поверит тебе. — Гвинет улыбается, ее глаза насмехаются надо мной. — Плюс, если она до сих пор не вернулась, то, возможно, у нее появился другой…
— Это невозможно. — Я слезаю с нее и с кровати, мои руки уже скучают по теплу ее плоти. — Но я тебя понял, — говорю, направляясь к двери.
— Уже уходишь? — слышится за спиной ее окрашенный легким разочарованием голос.
Я закрываю дверь на замок, чтобы нам точно не помешали. Потом разворачиваюсь и оглядываю ее с улыбкой, играющей на губах. Между нами растекается молчаливое понимание, доказательство уз, которые нельзя ни объяснить, ни обосновать.
— Что ты делаешь? — садясь, спрашивает Гвинет и откидывается на изголовье. Шелк простыни, струясь, как вода, скользит вниз. Мой член напрягается при виде ее идеальных грудей — больших и тяжелых, совсем не таких, как у моей плоскодонки-жены.
— Пожалуй, я все же составлю тебе компанию. Ненадолго. — Сокращая расстояние между нами, я начинаю неспешно развязывать галстук. По моим венам толчками разносится похоть.
— О. — Гвинет улыбается — плотоядно, как кошка, готовая позавтракать бедной, ничего не подозревающей канарейкой. Откинув простыню, она без стыда раздвигает передо мной ноги. — Значит, решил все-таки присоединиться ко мне?
Оказавшись, наконец, рядом с ней, я наклоняюсь, накручиваю ее волосы на кулак, оттягиваю назад ее голову и заставляю посмотреть на себя. Питая своего внутреннего больного ублюдка, я впитываю ее страх, ее похоть, а потом впиваюсь в губы своей сводной сестры. Это грязный, жестокий, карающий поцелуй. В точности, как мы любим.